Уже не помню, где именно, но я слышала, что раньше закон обязывал высших двуликих и двуликих, занимавших высокий пост, носить на ремне плеть. Она была чем-то вроде показателя их статуса, а также орудием защиты и средством казни.
Я осторожно протягиваю руку и дотрагиваюсь до плети. На первый взгляд она кажется плотной и жёсткой. На самом же деле, прикасаясь к ней, понимаю, что плеть имеет приятную, мягкую структуру замши.
— Спустившись, мы уже не поднимемся в нём. Здесь всё управляется автоматически. — Голос Рисая неожиданно врывается в моё сознание, заставляя застыть на месте.
На мгновение мне чудится, будто двуликий размышляет вслух, советуясь сам с собой. Я не сразу соображаю, что он обращается ко мне. Что это ответ на мою просьбу вернуться наверх.
— В каком смысле, уже не поднимемся? — переспрашиваю я, на время забыв о стойках и о плети, которую так и держу в руке.
— Ну, фактически мы заперты вдвоём в спальне для оргий. На два оплаченных тобой часа. — Он резко поворачивается и, застукав меня с длинной чёрной плёткой в руке, придавливает тяжёлым взглядом. — А знаешь, мне всё больше начинает нравиться твоя идея со свиданием.
Я вздрагиваю, и плеть выскальзывает из руки. Однако уже слишком поздно…
Рисай то ли моментально забывает о лифте, то ли смиряется с тем, что почти два ближайших часа нам предстоит провести запертыми в этой спальне.
Опускаю глаза и краснею. А двуликий несколькими широкими шагами пересекает комнату и оказывается совсем близко ко мне.
Его глаза с вертикальными зрачками горят золотом. Его отросшая как по волшебству щетина с рыжими полосами наводит на странные ассоциации.
Я отчего-то именно сейчас вспоминаю родителей, вырастивших меня. Вспоминаю, как много лет назад они один-единственный раз возили меня в заповедник, чтобы показать тигров.
Рисай, не отводя от меня немигающего взгляда, сжимает мои плечи ладонями.
— Вижу, нам обоим приглянулась эта плеть. — Он наклоняется к моему уху и, проведя по нему губами, шёпотом, от которого внутри всё плавится, добавляет: — Хочешь, я покажу тебе двенадцать способов её применения?
Двуликий оставляет на моей шее один лёгкий поцелуй. Словно издеваясь надо мной, почти невесомо скользит губами вниз и… впивается в кожу зубами.
— Ай! — вскрикиваю я и дёргаюсь в тисках его ладоней. — Ты что творишь?!
Укус Рисая превращается в долгий, обжигающий и болезненный поцелуй. Слышу, как два наших сердца начинают одновременно сходить с ума.
Двуликий с тяжёлым вздохом отрывается от моей шеи, а потом вдруг подхватывает меня под попу и прижимает к себе.
— Хорошо. Сегодня обойдёмся. Без плети…
Рисай проносит меня, потерявшую дар речи, всего пару шагов и роняет на кровать.
На краткий миг комната и фигура двуликого расплываются перед глазами, будто окутанные туманом. Но стоит ему рассеяться, и Рисай предстаёт передо мной в новой ипостаси.
— Ох, чёрт! Твои уши… — Я очень стараюсь не засмеяться, но это оказывается сильнее меня. И я начинаю хохотать в голос.
Ещё секунду назад у Рисая были самые обычные человеческие уши. Но теперь на них, почему-то вытянувшихся вверх, подрагивают пушистые кисточки рыжего цвета.
— Смешно тебе, да? — беззлобно рычит на меня двуликий.
Он становится одним коленом на самый край кровати и в упор смотрит в мои глаза.
А из его ладоней вырываются и летят прямо на меня две огненные змейки с крыльями.
— Ничего себе! — невольно вырывается у меня восхищённый возглас.
Выглядит, пожалуй, даже намного круче, чем забавные уши с кисточками. Наверное, это ещё одно из проявлений звериной сущности ке-тари.
Змейки тем временем, словно две огненные ленты обвиваются вокруг запястий. Они поднимаются и тянут мои руки за собой, чтобы уже через пару секунд распять их на огромной постели.
Они не обжигают и не причиняют боль. Только согревают, едва ощутимо скользя по коже.
Не сводя с меня своих золотистых глаз, Рисай быстро расстёгивает и снимает рубашку. Бросает её на другую половину кровати.
Кубики пресса и тёмная дорожка волос, спускающихся и теряющихся под тканью брюк, заставляют вспомнить прошлую нашу ночь. Станет ли сегодняшняя такой же жаркой?
Вчера Рисай сказал, что остальные ночи не будут похожи первую. Что он тогда имел в виду?
Двуликий избавляется от своей одежды и наклоняется ко мне.
Представляю, как впиваюсь ногтями в широкие плечи Рисая, когда он едва входит в меня. И как царапаю кожу, оставляя на ней вздувшиеся отметины, когда двуликий делает первое движение, проникая глубже.
В самом низу живота начинает скапливаться жар. Он стекает вниз, и между ног становится влажно и горячо.
— Рисай, пожалуйста…
Двуликий не спешит осуществлять мои фантазии. Он как будто нарочно мучает меня. Медленно и аккуратно начинает расстёгивать пуговицы на моей одежде.
Это прелюдия становится просто невыносимой!
Я тяну к нему руки в желании прикоснуться, но ничего не выходит. Я совершенно забыла, что запястья надёжно прикованы к кровати огненными змейками.
Не в силах совладать с тем диким желанием, что сейчас испытываю, поднимаю и сжимаю согнутые в коленях ноги. Надеюсь хоть немного успокоить разрастающуюся внутри пульсацию. Но Рисай тотчас останавливает меня, максимально широко разводя мои колени.
— Лежи смирно! — приказывает он чуть хрипло.
— Хорошо… — обещаю я и не узнаю собственный голос.
Рисай продолжает раздевать меня с таким видом, как будто этот процесс возбуждает его и доставляет не меньшее удовольствие, чем секс.
К тому моменту, когда из одежды на мне остаются только трусики, двуликий распаляется до предела. Он почти срывает их, оставляя меня обнажённой, беззащитной и полностью открытой ему.
По телу проходит волна возбуждения. Сердце сбивается с ритма. И я кусаю пересохшие губы и спрашиваю невпопад:
— Рисай, а если я дочь высшего двуликого, из моих рук тоже будут вылетать такие штуки?
Я показываю глазами на руки, прочно удерживаемые змейками, но тут же осекаюсь и мысленно себя ругаю.
Зря я, по всей видимости, в такую минуту напомнила двуликому о своей связи с наместником. Рисай ведь ненавидит его.
И, кажется, я оказываюсь права. Услышав мой вопрос, двуликий меняется в лице и будто слетает с катушек.
Он, так и не ответив, пристраивается между моих раздвинутых ног и врывается одним мощным толчком.
От болезненного ощущения наполненности я вскрикиваю, но изо рта не вылетает ни единого звука. Рисай за мгновение до этого успевает жёстко смять мои губы своими.
Его глубокие, сумасшедшие поцелуи так не похожи на те, которые он дарил мне вчера. В сегодняшнем Рисае не осталось ни капли нежности, ни грамма ласки. Только неуёмное желание и грубая звериная страсть.
С каждым новым ударом двуликий вколачивается в меня всё быстрее и глубже. Кусает и без того уже истерзанные и искусанные чуть ли не до крови губы.
Охваченная страстью, я извиваюсь под Рисаем от нетерпения. А он как одержимый снова и снова впечатывает меня в постель всё новыми и новыми ударами. И словно никак не может достигнуть вершины.
Я теряюсь в пространстве и времени. И уже почти не чувствую онемевших рук.
Только сквозь туманную пелену в глазах вижу, как по вискам Рисая стекают, теряясь в густой щетине капельки пота.
— А-ар, проклятье! — в ярости рычит двуликий.
И в следующий миг его пальцы впиваются в моё горло. Сдавливая и практически перекрывая доступ воздуха.
— Ри…сай… — барахтаюсь и пытаюсь пинаться, но все мои попытки бесполезны и бессмысленны.
Рисай слишком сильный и тяжёлый, чтобы я могла победить в этой борьбе.
Я только делаю хуже, потому что чем больше сопротивляюсь, тем сильнее держат мои руки змейки. Тем меньше кислорода остаётся в лёгких. И тем яростнее становятся движения Рисая.
Сколько проходит времени? Секунда? Час? Вечность?
Не знаю, понимает ли Рисай, что убивает меня своей звериной страстью…
