Когда я вошла в шатер, я увидела, что сёстры, одетые в свои сверкающие одежды ахир, собрались в кучку и сидели неподвижно. Я увидела слёзы и ужас на их застывших лицах, их рты были раскрыты. Вероятно, они находились посреди разговора. Огромный факел в центре шатра вздымался к небу, он словно потерял надежду и застыл. У меня было только одно мгновение, чтобы рассмотреть эту сцену, прежде чем все опять изменилось и помещение снова ожило.
— Эмель! Слава Эйкабу, ты в порядке! — вскрикнула Рахима.
Нас окружили причитания обо мне, моём отце и братьях. Когда я увидела их, боль, которую я испытала сегодня днём, снова ужалила меня. Я едва ли могла осмыслить всё это. И у меня всё ещё кружилась голова из-за того, что произошло. Они спросили меня, где я была, и видела ли что-нибудь. Я пожала плечами и покачала головой, не зная, как объяснить им то, что со мной произошло нечто такое, что было таким далеким от них.
— А что с Ашиком? — спросила Тави.
Наши взгляды встретились, и я покачала головой. Я не хотела сейчас об этом говорить. Она поняла. Она осторожно обхватила меня руками, и мы сидели, обнявшись, пока мои сёстры говорили, и говорили, и говорили.
Когда стражники сообщили нам, что мы были в безопасности, и что угроза миновала, я пошла к своему тюфяку. Мне хотелось провалиться в глубокий сон. Но когда я легла, я почувствовала спиной какую-то выпуклость. Я в недоумении просунула руку по тюфяк и нащупала огромный фиолетовый сверток рядом с картой и чернилами. Он был довольно широким для меня, и обе мои руки могли потеряться внутри него. Это был не тот маленький мешочек, который я обычно прятала здесь. Я раскрыла его.
Внутри было больше соли, чем я видела за всю мою жизнь, больше, чем я украла у Короля. Я посмотрела на сестёр. Никто не обращал на меня внимания. Целая семья могла комфортно жить в течение нескольких лет на то количество соли, которое я сейчас сжимала в своих ладонях. Я не воровала эту соль. Тогда кто ещё мог осмелиться украсть её мне в подарок и положить туда, где я прятала все свои вещи? Кто ещё, кроме моих сестер, знал об этом? Это было похоже на магию.
Магия.
Быстро затянув веревки и закрыв мешок, я засунула его под кровать. Кто был этот джинн, и что он хотел от меня?
Я свернулась калачиком и накрыла глаза одеялом, чтобы поспать.
Я надеялась, что Эйкаб будет ко мне милосерден и оставит меня навечно в моих снах.
ГЛАВА 5
После нападения Матина поселение укрепили ещё сильнее. Часть захватчиков, которые остались в живых, выследили и убили, а других схватили и взяли в плен. Весь периметр дворца теперь усиленно охранялся солдатами Короля.
Все следующие дни я переживала тяжелое горе утраты Ашика, и испытывала противную тревогу из-за того, что мой отец мог узнать о том, что я выпустила его джинна. Но когда в первые несколько дней после нападения никто не призвал меня к Соляному Королю, я начала питать надежду, что джинну всё же можно было доверять. Хотя, возможно, кто-то другой был теперь хозяином легенды, исполняющей желания.
Как-то в одно ранее утро я отправилась к своей матери. Она отдыхала у себя в гареме на толстом тюфяке, изучая длинный свиток пергамента. Она была сосредоточена и сильно хмурила лоб.
— Мама, — сказала я.
Мне вдруг захотелось, чтобы ко мне относились как к ребенку, хотя мне уже было много лет. Когда рана была такой глубокой, только мама могла быстро залечить ее.
Она резко села, отбросив свиток. Ее свободные одежды сползли с плеч, обнажив блестящую золотую подвеску. Она прикрылась и подозвала меня кивком головы.
— Эмель, — она произнесла мое имя так, словно понимала все на свете. Я подошла к ней и уткнулась в ее колени. — Мне так жаль, — прошептала она. — Я сожалею об очень многом.
Она обхватила меня руками и укачивала меня всё то время, пока я плакала.
Даже в обычные дни жены гарема сверкали красотой, так как жили в довольствии. Увидев их, я снова с болью вспомнила о том, что потеряла вместе с Ашиком. Они подошли ко мне, проворковав мне слова сочувствия. У некоторых из них тоже были дети, другие же хотели, чтобы их дети так же нуждались в них, как я в своей матери. Женщины касались моей спины и шеи своими теплыми пальцами, утешая меня. Для многих из них я была родной.
С тех пор как я стала ахирой в тринадцать лет, я посещала гарем чаще других. Я никогда не была близка с мамой, так как все время чувствовала между нами стену, сотканную из секретов. Иногда она одаривала меня нежными объятиями и теплом, в другие же дни её плечи были напряжены, а сама она была молчалива. Но мне всё равно нравилось навещать её, потому что она любила рассказывать мне истории, а я любила их слушать. Иногда вместе с этими историями она могла случайно вымолвить какой-нибудь секрет, и я начинала понимать её чуть лучше.
Мама рассказывала мне легенды о джиннах, которые были такими же капризными, как Мазира, о хатифе8, который сбивал с толку путешественников в дюнах, о Силе, которая завлекала номадов и меняла форму, и о магии, которая сверкала на границе пустыни. А иногда, когда мы были одни, она обнимала меня и нашептывала истории, которые я клялась никому не рассказывать. Тогда она говорила о своём доме. О том, какого это пройтись в одиночестве по её поселению, и о радости от посещения рынка. О том, как она заводила дружбу с незнакомцами и слугами. Она также учила меня тому, что истинным богатством была доброта. Но особенно тихо она рассказывала мне о том, как однажды посетила свой дом. И я должна была пообещать ей, что поеду и увижу его когда-нибудь. И что ничто меня не остановит. Я обещала, и обещала, и обещала. Потому что я хотела услышать ещё историй.
Позже я поняла, что эти обещания были подобны табачному дыму. Они ничего не весили и улетучивались от малейшего движения воздуха. Поэтому мне ничего не оставалось как тихонько, единственным доступным мне способом, составлять свою карту. Если у меня не было возможности посетить её дом пешком, я могла побывать там в своих снах.
Когда мои слезы стали стихать, и когда я, наконец, почувствовала, что тяжесть моего горя немного уменьшилась, мама заговорила:
— Пойдем в раму?
Она помогла мне встать, а затем оделась для выхода в самую невероятную абайю и хиджаб, которые могла носить только жена короля — ни одна из жительниц деревни не могла позволить себе украсить хиджаб сияющими золотыми дха.
Мы шли, пока не достигли широкого и пустого пространства, окруженного дворцовыми шатрами. Помимо стражников, стоявших на входе, там было безлюдно. Многие ждали, пока солнце не поднимется высоко, а песок не станет горячим, чтобы помолиться.
— Давай обратимся к Сынам, — сказала она и повела меня в центр рамы.
Я встала на колени рядом с ней и прижалась руками и лбом к песку. Он был теплым, и я даже не вздрогнула. В это утро мои молитвы были безмолвными.
Мы молчали, пока мама, наконец, не заговорила:
— Твой отец обратится сегодня к людям, — пробормотала она.
Я открыла глаза, и увидела перед собой каждую микроскопическую песчинку, из которых складывались небольшие дюны.
— Расскажешь мне потом, что он скажет? — продолжила она.
— Я-я не понимаю, — сказала я, заикаясь.
— Я знаю, что ты выходишь отсюда. Я знаю, что ты там делаешь.
Я наклонила голову и посмотрела на нее, мой пульс ускорился. Что ещё она знала? О том, что я воровала соль? О джинне?
— И не надо на меня смотреть, — зашипела она угрожающе. — Они не должны знать, что мы сейчас разговариваем.
Я сделала, как она сказала.
— Твой отец ничего не рассказал нам о нападении, а я хочу знать больше. Ты можешь туда сходить?
— Я схожу туда, — я тяжело сглотнула, обеспокоенная тем, что она знала.
Кто ей сказал? Кому ещё они рассказали?
