Отец считал, что лучшим оружием является слово, и потому тщательно прятал имеющееся у него снаряжение. Я нашел его лук лишь однажды. Напугавшись, что он не даст мне как следует рассмотреть его, я сбежал, даже не подумав взять с собой стрелы. Каждый раз, когда я, маленький и беспомощный, рыдал из-за невозможности отправиться на охоту с Индисом — будучи старше, он взял оружие в руки куда раньше меня, чем не переставал хвастаться, — отец снисходительно гладил меня по голове и повторял одну лишь фразу: “Твое время придет”. К 15 годам учителя при Дворце Жизни действительно начали учить меня и моих сверстников стрельбе, и я был крайне разочарован, когда ареол таинственности и запретности оказался разрушен.
Натягивать тетиву и отправлять стрелы в полет, тем не менее, оказалось мне по нраву. Долгие годы это было единственным занятием, за которым я мог спрятаться от детской скуки, а затем — от тоски, что душила меня после смерти отца. Сама возможность убийства кого-то за пределами охотничьих вылазок пугала меня до дрожи в коленях, однако многочисленные истории на страницах летописей упорно пытались убедить меня в неправильности этих чувств. В масштабах веков и тысячелетий жизнь ничего не значит. Смерть — вот, что заставляет историю избирать самые петляющие тропы.
Путь до Дворца Жизни был усеян мириадами светлячков. Величественное сооружение, возведенное из подаренного горными эльфами камня, едва не доставало до облаков; многочисленные башни с остроконечными крышами казались лестницами в небеса, а выглядывающие с верхних балконов лица будто бы напоминали, кто из нас находился к богам чуть ближе, чем другие.
Перекинутые через ущелье мосты соединяли дворец с цветущей поляной, на которой мы расположились, удобно устроившись в тени раскидистого дуба и вдыхая запах примятой летней травы.
— Индис…
Бэтиель долго решалась произнести хоть слово, потому ее тонкие брови уже несколько минут безуспешно пытались дотянуться друг до друга, делая лицо по-детски серьезным. Индис повернулся на звук ее голоса, ожидая, пока та закончит фразу.
— Если бы сегодня был последний день твоей жизни, что бы ты сделал?
— Напился бы вусмерть и рассказал всем, что я о них думаю, — в следующее же мгновение ответил он. — Без прикрас.
— А я бы призналась кое-кому в любви, — вздохнула эльфийка. — Это освободило бы мою душу от оков.
Бывшие очевидными чувства девушки не нуждались в словесном облачении; мы с Индисом имели наглость подшучивать над ними, но лишь между собой, в обществе делая вид, что тайна по-прежнему принадлежит лишь ее обладательнице. Я лежал на бедре Бэт, устремив взгляд в проглядывающее между ветками небо, и, ощутив — хоть и не физическое — неудобство, заерзал.
— А ты, Тер?
— Не знаю, — честно ответил я. — Пожалуй, предпочел бы не знать, что он последний.
— Глупо, — отрезала Бэт.
— Зато естественно. Богиня не высылает предупреждений.
Вопреки ожиданиям, Индиса эта фраза задела куда сильнее, чем Бэтиель. Он фыркнул с такой силой, что дерево, к которому он прижимался спиной, содрогнулось; впрочем, содрогнуться могла и Бэт, испуганная неожиданным звуком, тем самым пошатнув мою опору и, следовательно, представленный взору пейзаж.
— Неужели тебе не хочется сделать что-то… эдакое? — возмутился эльф.
Я повернул голову направо, окидывая взглядом обитель азаани. Струящиеся с нижних башен водопады лились непрерывным потоком, наполняя реку в ущелье, чтобы потом вновь подняться и спуститься по стенам дворца; в сумерках воды казались почти черными, а слух настолько привык к их звукам, что и вовсе не замечал.
— Взгляните на Дворец Жизни, — призвал я. — Он стоит здесь уже… сколько? Тысячи лет? Водопады должны были сточить его стены, превратив в невзрачный камешек, почему-то оказавшийся посреди леса, но с ним ничего не происходит. Он вечен, но скучен, потому что не претерпевает изменений. Такова же и моя жизнь.
— Не согласен, — возразил Индис. — Внешние изменения значимы лишь для дураков. То, что происходит за стенами дворца, больше похоже на бурное течение реки. Меняются правители, а следом меняются правила, жители, настроения. Снаружи река — всегда река, но дважды войти в одни воды невозможно.
— Выходит, я — дурак.
— Нет, — самодовольно протянул эльф. — Дурень.
В последние месяцы Индис упорно избегал моего имени, предпочитая ему это прозвище; к его глубочайшему разочарованию, я не считал новообретенный титул обидным.
Бэтиель задумчиво молчала, как будто бы старательно прислушиваясь к шелесту листьев. Поначалу я не обратил на это внимания, но чуть позже поймал себя на том же; едва ощутимое напряжение витало в воздухе, заставляя сосредоточить восприятие на возможных причинах его возникновения. Даже деревья, казалось, напряглись, прекращая заигрывания с ветром.
Со стороны дворца разнеслась призывная трель. Птицы пели несвойственно низко и громко, так, что их голос добирался до каждого, кто находился в нашей скромной обители; я слышал такое лишь трижды в жизни. Азаани — таков титул королевы эльфов — созывала народ на всеобщий совет.
По счастливой случайности находясь в месте всеобщего собрания, мы молча — хоть и встревоженно — наблюдали, как на поляну стекаются эльфы из самых разных уголков леса. Собратья прибывали наплывами, и вскоре волны верных последователей азаани едва не захлестывали нас с головой. Индис бросил на меня многозначительный взгляд, рукой указывая наверх. Уже через пару мгновений мы были на высоте с два своих роста, и вековой дуб любезно поддерживал наши тела крепкими, надежными ветвями. Выбирая позицию с лучшим обзором, я забрался чуть выше друга, но тот тут же отреагировал, заняв место над моей головой. Индис все превращал в детскую забаву. Его неустанное желание обратить все в шутку соседствовало с таким же упорным желанием выиграть, и этот контраст делал влияние общественного мнения на него особенно заметным.
Бэт бросила на нас осуждающий взгляд и насупилась, сложив руки на груди.
Дети леса вели себя по-разному. Кто-то был искренне напуган самим наличием новостей такого масштаба, что для этого созвали весь народ, кто-то — столь же воодушевлен подвижками во внешнем мире. Жизнь в Арруме была размеренной и приторно сладкой, но не многие из нас покидали его даже ради визита в столь близкую к лесу Грею; хоть, в отличие от горных эльфов, мы и сотрудничали с людьми, тихая жизнь среднестатистического эльфа была болотом — комфортным и теплым, пусть и дурно пахнущим.
Количество пришедших на зов эльфов разрослось настолько, что я засомневался в знаниях о родных землях. Сверху толпа выглядела как россыпь рыжих и русых пятен, будто бы некачественно окрашенная шерсть убитого зверя, и голоса их гулом стояли в ушах.
— А откуда…
Индис наклонился, чтобы задать вопрос, но толпа внезапно замолкла. Несколько смущенный, он последовал их примеру. Все взоры обратились к главной башне дворца — единственной, что не имела своего водопада, — и даже дыхание тысяч эльфов будто бы затихло.
— Приветствую, дети мои, — прозвучал теплый, как объятия матери, голос. — Благодарю, что пришли на мой зов.
На верхнем балконе возникла воздушная фигура азаани, озарившая поляну добродушной улыбкой. Казалось, сам лес помогает ее словам дойти до адресатов; они будто передавались от листа к листу, от дерева к дереву, постепенно доходя до каждой пары заостренных ушей.
— Прошу прощения, что созвала вас так внезапно. Спешу заверить, что ничего непоправимого не произошло.
По толпе прокатился полный разочарования выдох.
— Но очень скоро может произойти, — поспешила добавить королева. Богиня одарила эльфов великолепным зрением, что тогда помогло разглядеть на лице азаани растерянное недоумение. — Наши друзья из леса в окрестностях Эдронема прибыли, чтобы сообщить о неразумном поведении со стороны дружественного нам государства. Альбреад, прошу.
Из тени, что скрывала от любопытных взглядов заднюю часть балкона, вышел невысокий, крепкий мужчина средних лет. Я бы не посчитал его эльфом, даже убедившись в заостренности ушей, но во мне, вероятно, говорила ограниченность знаний о мире; я никогда не бывал в других эльфийских лесах и уж тем более в горах, где жила более изящная, если верить писаниям, и строгая часть нашего народа.
