заканчивался, и генерал это подтвердил холодным:
– Пока остается тайной, как вы попали в семью Лавон. Но мы это выясним. А судя по тому, что гариконы слушаются вас уже сейчас, ваше восемнадцатилетие наступит раньше, чем вы считаете.
Гариконы. Магия. Темная. Шаенка. Моя семья погибла. Вся. От рук моего отца! Того, которого я всегда любила, который целовал меня на ночь и смотрел ласковыми зелеными глазами. А я прижималась к его щетинистой щеке, вдыхала запах пыли, кожи, прохлады улиц, и казалось, что весь мир – это мой отец.
Самым огромным потрясением я считала именно его потерю. Мама не уделяла мне столько времени, да и любви такой ко мне не испытывала. Я больше страдала из-за того, что папа оставил меня, уйдя неожиданно и безвозвратно. Считала это предательством и долго своим детским разумом не могла понять: что значит – они с мамой никогда не вернутся?
И вот теперь у меня было такое чувство, будто меня бросили повторно. Нет, я не верю, что мой отец уничтожил мою семью. Не мог человек, с такой нежностью относящийся ко мне, убить стариков и детей. И он навсегда останется для меня папочкой. Самым любимым, любящим, добрым, нежным.
Слезы все-таки предательски задрожали на кончиках ресниц. Но я не позволила им выплеснуться. Собрав силы в кулак, выпрямилась в кресле и посмотрела в глаза господина.
– Вы обвиняете лорда Лавона в убийстве семьи Салтьер, но вы, видимо, забыли, что именно ваш государь отправил их в другой мир. И на какой стороне оказались вы, когда шла осада замка Салтьер? – выдавила я, стараясь гордо смотреть в лицо Астеша, от моих слов ставшее каменным. – Вы обвиняете моего отца… да, отца, – произнесла с тихим вызовом, – в убийстве. Но есть ли у вас доказательства его вины? И объясните мне, как тогда спаслась я?
Следующие мгновения, казалось, отбивали тиканьем настенных часов мои последние минуты. Я не могла прочитать во взгляде господина, ненавидит он меня сейчас или просто считает все мои слова пустым звуком. В комнате стояла тишина, тяжелая и ледяная, как воздух севера.
И когда генерал все же решился ответить, его голос прозвучал настолько неожиданно и громко, что я вздрогнула.
– Этот вопрос я хотел бы задать Дарьеру.
Я была ошарашена. То есть убивать меня за дерзость и наглость не будут? Не сразу дошел смысл слов Астеша. Он терпеливо дал мне время. Сказанное все же переварилось и стукнуло в нужные отделы, способные еще хоть что-то понимать.
– Дарьеру?! – вопрос вырвался вскриком.
Кивок.
– Леди Киара, что вы помните о своем детстве? Когда Дарьер появился в вашей жизни?
Что я помню? О Дарьере? Он был. Всегда был.
– Я помню его с момента осознания себя. Вероятно, с момента рождения.
– И всегда именно таким? Не старел, не менялся? – вопросы были пугающе настойчивыми.
Именно таким. Таким? Никогда не менялся, был необычайно вынослив и всегда рядом.
Я растерянно посмотрела на Астеша. Да, я не помнила Дарьера другим.
Генерал пристально глядел на меня.
– Леди Киара, я бы очень просил вас не говорить с Дарьером о том, что вы узнали. И не расспрашивать его ни о чем.
Меня начало слегка лихорадить. Если месть Астеша заключалась в том, чтобы я ощутила себя загнанной в угол, одинокой и совершенно растерянной, то у него это неплохо вышло. Только что он лишил меня моего рода, потом моей семьи – той, которую я считала семьей, – и вот очередь дошла и до Дарьера.
Я очень сильно хотела быть сильной и гордой, но против воли затряслась. В попытке хоть как-то сдержаться обняла себя руками. Сжала зубы, чтобы не закричать: «Ложь! Все ложь! Вы намеренно лишаете меня всех, кому я верю и кого люблю! Вы чудовище!»
Теплый сюртук лег на мои плечи. Крепкие руки сжали их.
Когда Астеш успел подойти ко мне и присесть на подлокотник, я не заметила. Сдерживать слезы стало просто невыносимо, и я уже ничего не видела в мутной пелене, застилающей глаза.
А потом прозвучал голос. Непривычный, с какой-то сочувствующе нежной интонацией.
– Простите меня, Киара. Возможно, все это слишком много для вас. Но мы в очень тяжелом положении, и я должен был вам рассказать.
«А я не хочу слушать. Не хочу, не хочу».
– И вы понимает, что я вам не вру.
«Врете, врете, врете!»
Я все-таки не сдержалась и всхлипнула.
Теплое дыхание коснулось моих волос. Я даже не отшатнулась, настолько ушла в себя. Где-то внутри переворачивался клубок змей. Ядовитых, злых, кусачих.
– Вы важны для меня, – голос не успокаивал, он пронзал мои мысли, впивался в них еще одной гремучей змеей. – Дарьер опасен для вас куда сильнее, чем мы все вместе взятые. Я не хочу, чтобы вы рисковали своей жизнью.
Я опустошенно смотрела в одну точку на окне. Мокрую каплю, оставленную растаявшей снежинкой и медленно стекающую вниз.
– Сейчас от вас зависит все, что случится в будущем, – прорывался сквозь мои мысли Астеш. – От вас зависит судьба этого дома и всех, кто в нем находится.
Судьба дома? Всех, кто в нем находится? А как же моя судьба? Ее сейчас уничтожили, разнесли в пух и прах, убили все, во что я верила.
Генерал помолчал и уже более напряженно добавил:
– И моя жизнь тоже зависит от вас, Киара!
У Астеша сегодня прямо талант передвигаться незаметно для меня. Он перекрыл своей фигурой окно и добравшуюся наконец до подоконника каплю.
– Киара! – Меня тряхнули за плечи, заставляла встать.
Я молчала. Вялая, словно безвольная кукла. Забирайте, господин Астеш, забирайте последнее, что у меня есть. Жизнь, любимых – все, что вам вздумается. У меня уже и так ничего не осталось. Лучше бы вы меня просто убили.
Губы, горячие и терпкие, накрыли мои слишком внезапно, не давая понять, что случилось. Раздвинули, помогая вторгнуться внутрь горячему языку.
И словно маленький взрыв произошел внутри меня.
Нет! Честь еще со мной! Уж этого вы, господин шаенское чудовище, все-таки не получите!
Я рванулась прочь от поцелуя.
Астеш отпустил мои губы, но продолжал держать за плечи. Я била кулаками в его грудь, слезы бежали по щекам, Я рыдала и била, била его, пока были силы. Он молча терпел. А когда я устала и могла только всхлипывать, обреченно вцепившись в изрядно помятую рубашку, обнял, прижал к себе и шепнул мне в волосы:
– Тихо, Киара, тихо. Я обещаю, что это последнее, что заставило вас плакать. Это ваши последние слезы отчаяния.
А я все всхлипывала и всхлипывала, уже не пытаясь вырваться.
Астеш усадил меня в кресло, укрыл взятым с кровати одеялом.
Как у меня оказалась кружка с горячим, пахнущим травой варевом, я тоже не помню. Помню только, что видела господина, сидевшего напротив, с тревогой смотревшего на меня в ожидании, пока я успокоюсь. И искры синих шаенских глаз, застывшие и
