множества городов.
– Моя мать умерла, рожая меня, потому что у нее было слабое сердце. – Так, по крайней мере, говорил мне папа. – Куда мы едем?
– К Анне.
От неожиданного ответа пальцы мои сжались в кулак. Он что, запомнил имя той девочки?
Лошадь не успела остановиться, а Енош уже спрыгнул с нее возле мельницы и стащил меня за собой.
– Это ненадолго.
О своем прибытии он объявил пинком в дверь. Ржавые петли взвыли, створка распахнулась – и наружу хлынула тошнотворная вонь.
Внутри, в полутьме, зашевелились какие-то фигуры, застонало дерево, взвизгнула женщина. Мои глаза не сразу привыкли к сумраку, а когда привыкли, различили мужчину, отца Анны: он стоял, опершись на стол. Выражение его испещренного морщинами – свидетелями невзгод и лишений – лица было абсолютно непроницаемым.
Но рука его медленно потянулась к ножу, торчащему из куска сушеного мяса.
– Чего ты от нас хочешь?
Енош огляделся и застыл; пальцы его зарылись в перья моего платья, комкая их. В затхлом углу, на соломенной подстилке, съежилась жена этого человека. Один ее глаз заплыл, превратившись в красную щелку, раны на шее поблескивали красным в скудном свете тлеющих в очаге углей.
Анна сидела рядом, прислонившись спиной к стене, вновь неподвижная, обмотанная какими-то грязными веревками, являющими разительный контраст с пышным бантом в ее безупречной косе, красным, как оторочка ее новенького платьица.
При виде нее что-то внутри меня сломалось.
Енош, должно быть, заметил перемены: поглаживая большим пальцем мою руку, он поднес меня к ним и опустил между трупом и женщиной, немногим от трупа отличающейся. Ее щека, шея, ключица… Божьи кости, на ней же столько укусов, что и не сосчитаешь. Впрочем, чего мне не хотелось, так это считать.
– Благословен муж, окруженный семьей. – Енош потянулся к лицу женщины, но она вздрогнула, и он убрал руку. – Ты не солгал, когда угрожал избить ее до полусмерти.
– Можешь ее развернуть к стене, если эта уродливая рожа тебя раздражает. – Мужчина ухмыльнулся. – Оттрахай ее в задницу и уходи. Нам не нужен ни ты, ни эта твоя… черная магия…
Он задохнулся, подавившись концом фразы при виде шагнувшего в дом трупа. И не просто трупа, а человека, которого недавно убил Енош. Взгляд его был пуст: душа уже покинула тело.
– Одно неверное движение, смертный, и мой слуга сожрет тебя заживо. – Енош одним пальцем разорвал веревки Анны, подхватил девочку на руки, а мне бросил: – Я вернусь за тобой через минуту.
Я поползла за ним по полу, кое-как отталкиваясь кривыми ногами.
– Куда ты ее понес?
– Что он делает с моей Анной? – Женщина сползла с тюфяка, помогла мне подняться, и мы вместе, пошатываясь, покинули этот кошмарный дом.
Поддерживаемая чужими трясущимися руками, на неверных ногах я доковыляла до древнего дуба у ручья. Енош стоял возле дерева, безжизненное тельце Анны лежало у его ног.
Женщина, зарыдав, опустилась в грязь и увлекла меня за собой, но всхлипы ее заглушил скрежет костяной лопаты, вонзающейся в землю. Во рту у меня пересохло.
Неужели он?..
При виде копающего могилу Еноша что-то шевельнулось у меня в груди. Его поступок шел вразрез со всем, что, я думала, я знаю об этом мужчине. Ему ведь не нужна могила, чтобы упокоить тело Анны… однако он все равно ее вырыл.
Когда яма стала достаточно глубокой, он опустил в нее Анну и засыпал труп землей. А секунду спустя раздался глухой хлопок, и земля просела.
Сидящая возле меня мать девочки проскулила:
– Что это? Что это было?
– Гниль, – предположила я, исходя из того немногого, что видела. – Теперь дитя упокоилось.
– С-спасибо, – прошептала женщина, и ее измазанное грязью лицо уткнулось в мои перья, пачкая их.
Мы оставили ее у могилы и поскакали дальше. Вихрь эмоций бушевал во мне, когда я, оглянувшись, спросила Еноша:
– Почему ты это сделал? Зачем выкопал могилу?
Секунды его молчания тянулись, превратившись в вечность. Потом, с усилием сглотнув, он сказал:
– Потому что я знаю, какое это горе и какая мука – терять ребенка.
Сердце сжалось в моей груди:
– У тебя был ребенок?
– Не совсем. – Взгляд Еноша устремился к горизонту. – Я успел лишь услышать дивный ритм ее сердечка. Моя дочь погибла в утробе матери, когда капитан Мерток перерезал Ньяле горло.
И снова под ребрами шевельнулась жалость, набухая, раздвигая их, – теперь я совсем по-другому смотрела на Еноша. В его голосе звучала не только боль от потери ребенка. Я слышала тоску от осознания собственного одиночества, горечь вечности, посвященной исполнению долга.
Женщина, годами молившаяся о ребенке, я понимала гложущую боль от отсутствия дитя. И если бы кто-то забрал ребенка у меня, я бы, наверное, тоже называла таких людей подлыми, коварными и нечестивыми.
Или, хуже того… поклялась бы отомстить.
Я взглянула на Еноша. Короткая щетина на его обычно гладком лице совсем не вязалась с тем скульптурным совершенством, которое он сохранял больше месяца.
– Я не думала, что боги способны зачинать детей. Почему твоя дочь не стала такой, как ты? Бессмертной?
– Кто знает? – Он пожал плечами, слишком напряженный, чтобы скрыться за своей обычной отчужденностью. – Среди смертных не все дети наследуют проклятья своих отцов, не так ли?
Я вздрогнула, ошеломленная смыслом его слов:
– Так ты считаешь свое бессмертие проклятьем?
– Я стоял над телом своего мертвого ребенка… – Сейчас он смотрел открыто, не притворяясь, не защищаясь, словно позволяя на миг увидеть под маской человека. – И желал последовать за ней. Но я навеки скован своими обязанностями, так что я лишился всего – остались лишь воспоминания о стуке ее сердца.
Все внутри меня застыло, отзываясь на его слова и заключенную в них боль, что была эхом моей собственной.
– Сколько себя помню, я всегда хотела ребенка.
– Да, твоя любовь к детям очевидна. Не сомневаюсь, скоро у тебя будет ребенок.
Я опешила:
– Но я бесплодна.
– Твоя матка совершенно здорова.
Возбуждение охватило меня, но я постаралась сдержать восторг:
– Потому что ты ее разогнул.
– Ох, маленькая моя, ты никогда не была бесплодна. Тебе не приходило в голову, что в отсутствии у вас детей виноват Джон?
Кровь застыла в моих жилах.
Нет. Никогда.
Каждый мужчина знает, что виновата всегда женщина. Но, опять-таки, никто из них не знал, что Енош – бог, так, может, они вообще ничего не знают? Если бог, правящий плотью и костями, сказал, что я никогда не была бесплодна, почему я должна сомневаться в этом? Пускай
