— А чего вы хотели? — удивленно отвечала я. — Какую жену купили, такой и довольствуйтесь.
Церемония венчания запомнилась мне из рук вон плохо. Все, что я могу уловить в памяти, это: священник вручил нам по свече и стал проговаривать слова, которые мы должны повторять; я уловила в своей клятве что-то вроде "любить", "подчиняться" и "поддерживать", и мысленно скрестила пальцы, произнося это с пустым выражением как лица, так и сердца моего; когда свеча жениха потухла, он сердито на нее воззрился, и свечка зажглась вновь; еще Димитрий с несчастным видом за мной наблюдал, а когда пришла его очередь — торжественно повторял клятву с таким выражением лица, словно и в правду уверовал во все произносимое.
Кроме нас двоих да священника в шатре не было больше никого. Если хотите знать мое мнение — я считаю, именно так и должны проходить свадьбы с купленной невестой. Ничего запоминающегося, кроме свадебного платья; ничего трогательного; ничего настоящего.
В самом Альвионе я в который раз едва не распрощалась со своей челюстью — в парадном холле нас встретил ошеломительный шлейф прислуги: все в форме, ухоженные и строгие, они выстроились в два ряда по обе стороны золотой дорожки, которой мы с Димитрием шествовали.
— Они приветствуют тебя, — гордо говаривал мой муж, и его довольный голос эхом разносился по всему холлу. — Отныне ты полноправная хозяйка Альвиона, Джейн Грейсон, графиня Альвийская. Тебе послушны все слуги, от конюхов до личных горничных. А сама ты, — отметил он, — послушна мне. Я понятно объясняю?
Мне пришлось покорно кивнуть — что еще оставалось делать? Димитрий одарил меня своей холодной улыбкой и продолжил: — Кто знает, где сейчас Джослин?
— Я знаю, господин мой, — послышался сильный, звучный голос с ряда по левую руку от меня. — Джослин ожидает молодую госпожу в ее покоях.
— Прекрасно, — бросил граф, увлекая меня за собой по лестнице. — Все могут быть свободны.
Я не получила ни унции довольства от наблюдения изысканной обстановки дворца: картины, цветы, мраморные статуи — все сливалось, не оставляя за собой и тени своего существования. Я могла видеть лишь Димитрия, величественно шествовавшего рядом, изредка поглядывающего на меня. Думаю, чувство испуга нашло столь яркое выражение в чертах моего лица, что, когда мы пришли к месту назначения, муж надо мной сжалился.
— Перестань печалиться, — заговорил он, когда мы подошли к снежно-белой двери, пройдя энное количество коридоров. — Поверь, это лучшее, что могло с тобой случиться.
— Сомневаюсь, — вырвалось у меня.
Димитрий улыбнулся, совсем как тогда в экипаже — нежно, чарующе.
— Я знаю, чего ты боишься, Джейн. Тебя страшит супружеская тайна?
Наверное, я покраснела, потому что граф рассмеялся.
— Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать. Это не по мне. За этой дверью находятся твои покои — там ты познакомишься с Джослин, твоей будущей наставницей. Думаю, вы понравитесь друг другу.
Напрасно он мне что-то объясняет, думалось мне, ибо после слов "я не собираюсь тебя принуждать" я больше ничего не слышала. Граф, кажется, заметил мой ошарашенный взгляд, потому что последовал вопрос:
— Что-то не так?
— Вы правда не станете меня заставлять? Для чего же вы тогда меня вообще привезли сюда?
Димитрий посерьезнел. Он подошел ближе, внимательно рассматривая каждую черточку моего лица. В тот момент я и увидела, что он — юнец, ненамного старше меня. Разница лишь в том, что я росла в холе и неге; граф же довольно давно предоставлен сам себе, без поддержки, без единого любящего человека. Бремя тяжелых решений оттеняло его взгляд; а мелкие морщинки, тянувшиеся от уголков глаз к вискам — они-то и ввели меня в заблуждение, позволив считать Димитрия человеком солидного возраста. Ему ведь не больше двадцати трех лет.
— Если ты захочешь стать моей женой в полном смысле этого слова, — тихо произнес он, — приходи ко мне, и твое желание исполнится. Не раньше, не позже.
— Вы рискуете не дождаться, — пролепетала я.
Димитрий грустно улыбнулся.
— Тогда просто живи счастливой жизнью, Дженни. Занимайся всякими приятными сердцу мелочами: рисуй, музицируй, бери книги из библиотеки, шей наряды. Джослин тебе поможет. На мою помощь ты тоже можешь рассчитывать.
Я была настолько ошеломлена тем, какой дар мне принес Димитрий, что даже не шевельнулась, когда он наклонился к моей щеке. Это было одним из прикосновений, что легки, как крылышки бабочки, но обжигающие, аки крапива. Он хищно улыбнулся, поклонился, пробормотал что-то вроде: "приятного тебе вечера, Джейн", и спешно ретировался.
А я так и осталась в коридоре, удивленная до невозможности, прямо-таки убитая дарованной мне милостью. Зачем же он затеял всю эту авантюру с женитьбой?
Глава 3. В преддверии празднества
Маменька часто повторяла, что все события в нашей жизни — не случайны. Всегда хорошие и плохие вещи поочередно уравновешивают друг друга. Погожие деньки возмещают пролитые слёзы, а проведенный с легким сердцем выходной когда-нибудь окупится тяжелым трудом. От этого никуда не спрячешься, ведь все имеет свою плату.
О чем здесь можно толковать? Все понятно без излишних объяснений. Новая жизнь, сверкающая, словно алмаз, которыми папенька украшал всевозможные золотые и серебряные драгоценности, снизошла на меня в самую черную пору моего недолгого существования. Я ожидала от замужества одну лишь горечь, но никак не всеобъемлющие покой и свободу.
Альвион. В этом великолепном дворце, насчитывающем не одну сотню комнат и всевозможных произведений искусства, Димитрий отвел для меня, вероятно, самые уютные покои. Небольшая бежевая комната, укомплектованная белоснежной изысканной мебелью, мгновенно пленила мое сердце. Мой господин позаботился, чтобы я ни в чем не нуждалась — иными словами, отныне мне можно было и не выходить из своей опочивальни, ибо здесь находилось все, что я только могла возжелать: полки, до отказа уставленные книгами; рисовальные и вышивальные принадлежности; всякие статуэтки, которые можно раскрашивать; да и множество других вещей, отданных мне в постоянное пользование. Стоило мне обмолвиться слугам о собственной нетленной любви к музицированию — немедленно в мое распоряжение была предоставлена скрипка, творение, несомненно, какого-нибудь величайшего мастера своего дела, так как без священного трепета на нее взглянуть было решительно невозможно. Я от всей души поблагодарила молоденькую служанку, принесшую мне ее, не смея признаться, что предпочитаю клавишные инструменты струнным.
Димитрий. Когда ярость моя утихла, когда я смирилась с положением вещей, когда поняла, что он не осмелиться причинить мне даже малейшего вреда — смогла признать это: он восхитительный. Наконец-то мне удалось отринуть предубеждения, которыми я сама себя и опутала, и встретить действительность в лицо. Он необыкновенно красив. Ежедневные совместные завтраки отныне проходят примерно так: я вижу его локоть, я вижу его широкие плечи, я вижу его черные длинные волосы и серые глаза, смеющиеся над моей гордой беспомощностью. И я не ем. Димитрий неизменно интересуется, все ли со мной в порядке — я уверяю его, что не голодна, после чего стремительно сбегаю, а Джослин потом весь день ходит за мной, упрашивая отобедать.
Джослин. В ней состоит наибольшая заслуга Димитрия. Познакомить меня с этим человеком — лучшее, что он мог сделать. В тот первый, ужасный день замужества я, войдя в собственную комнату, повстречала аккуратную, ухоженную седую женщину лет шестидесяти, и даже представить не могла, что она вольется в мою жизнь так, словно это было самим собой разумеющимся. Джослин стала той, кем так и не смогла проявить себя бабушка Ребекка — наставницей, которой после смерти родителей мне так не хватало, родным человеком, ближайшим другом. Единственной, кто принимал мою сторону, в те моменты когда остальные слуги отстаивали моего мужа.
Со дня венчания прошло три месяца, и я полностью привыкла к своим ролям хозяйки Альвиона и графини, но не к роли жены. Я видела мужа всего раз в день — в лучшем случае. Димитрий требовал, чтобы я ежедневно являлась завтракать вместе с ним в большую столовую, но на этом его поиски моей компании благополучно заканчивались. Чаще всего он вообще со мной не разговаривал, предпочитая обмолвиться парочкой словечек с Джослин. В такие моменты я замечала, с какой почтительностью граф обходиться с этой женщиной — словно с близкой родственницей.
