— Ешь, — велит он, поднимая кусочек.
Я позволяю своим волосам соскользнуть вперёд и смотрю на него, отказываясь открыть рот.
— Я не буду есть, сидя у тебя на коленях. И из твоих рук.
Кто-то усмехается:
— Она не собирается упрощать тебе задачу.
Джован не отводит взгляд.
— Это обычай Брум, — объясняет он. — Если ты отвергаешь еду, которую я тебе предлагаю, ты отвергаешь меня и всё, что я предлагаю.
Моё лицо мрачнеет.
— Правда?
Этот мужчина принизил себя перед всем своим народом ради меня. Он предлагает мир.
Джован кивает. Кто-то задыхается позади него, но я не отвожу взгляда от его глаз.
— Если я сделаю один укус, этого будет достаточно? То, что ты кормишь меня, это… странно.
Его глаза сверкают, и я сдаюсь, мельком взглянув на мужчин. Их лица тщательно нейтральны.
Джован держит грушу, приподняв бровь, а я убираю волосы за ухо и открываю рот. Если это и будет сделано, то только один раз. Все должны увидеть.
Мои губы смыкаются над сочной грушей, касаясь его пальцев. Никогда ещё выражение его лица не было таким сосредоточенным на моих действиях. Или, может быть, я замечаю это больше из-за того, где мы находимся, и кто смотрит. Я быстро жую, избегая всеобщего внимания. Сок вытекает и катится по моему подбородку. Но когда я собираюсь вытереть сок, Джован хватает меня за руку и наклоняется вперед. Когда я застываю на месте, Король слизывает сок, а затем прижимается к моему рту глубоким, захватывающим поцелуем.
Я задыхаюсь, когда он отстраняется.
К моему ужасу, зал аплодирует. Никогда ещё я не испытывала такого облегчения, как когда возобновляется обычная суета и шум ассамблеи.
До момента…
— Наконец-то, — слово произносится на вздохе.
Я щурю глаза от слова, которое я явно не должна была услышать.
— Джован, — рычу я. — Что это значит?
Он смотрит на меня, и излучает столько счастья, что я могу только моргать от этого зрелища.
— Хочешь ещё? — предлагает он, шепча мне на ухо.
Приятная дрожь пробегает по мне, даже когда я выхватываю у него кусок груши и запихиваю его в рот, прежде чем он снова попытается меня накормить.
— Что это значило? — настаиваю я.
Но он больше не слушает. Он разговаривает с Роско, сидящим по другую сторону от него. Я пристально смотрю на него и знаю, что он чувствует тяжесть взгляда, но продолжает вынужденный разговор со своей любезной «правой рукой».
Мы обсудим это позже.
Как только я накормила себя, сидя на коленях у Джована, мои веки начинают тяжелеть. Это первый раз, когда я вышла из своей комнаты после того, как Элита чуть не убила меня. И ночь оказалась очень эмоционально насыщенной.
— Я так рад за тебя, мой Король, — доносится тихий голос.
— Спасибо.
Грудь Джована урчит под моей щекой, убаюкивая меня и погружая в беспробудный сон.
— Но как это сработает?
Я мысленно сдвигаю брови. О чём они говорят?
— В этом мы и разберёмся вместе. А пока есть более неотложные дела.
Он встаёт, поднимая меня вместе с собой. Я недолго размышляю над тем, что лучше — остаться спать или открыть глаза, пока он уходит из зала.
Я выбираю трусливый путь и сохраняю своё лицо безучастным.
— Завтра вечером мы принимаем гостей из Ире.
Его объявление заставляет меня пожалеть о своём решении.
Я должна была бодрствовать и выразить свою поддержку. Слишком поздно.
— Я говорил с вами о смешанной расе на Великом Подъёме. Когда их лидер и его делегат прибудут завтра, вы будете относиться к ним с уважением. Они союзники Гласиума. И Татумы.
Представители Ире прибудут по определённой причине. Мы с Джованом долго говорили об этом. Он обсуждал этот вопрос и со своими советниками, но впервые затронул эту тему со своим народом.
Он делает это своим обычным прямолинейным тоном, голосом, который не терпит никаких аргументов, только почтение.
— Завтра вечером мои гости, Татума и я будем планировать, как убить правительницу Осолиса.
ГЛАВА 3
Раздаются три коротких, резких стука в дверь моей комнаты — подземелья. На самом деле, это не подземелье, но это место, где я была заперта, когда половину перемены назад попала в Гласиум. Она не так плоха, хотя и не так роскошна, как спальня, соединенная с королевской, которую я занимала как Мороз — но в любом случае лучше, чем палатка.
Грациозным шагом входит Оландон. Хотя он носит смесь мехов и кожи, составляющих одежду Брум, по одному взгляду можно сказать, что он Солати. У меня и моего брата одинаковые иссиня чёрные волосы, но на этом сходство заканчивается. Для начала, у него карие глаза, и он возвышается надо мной на добрых три головы — характерная разница между мужчинами и женщинами в Осолисе.
Когда мы были детьми, всё между нами было проще. Мать ненавидела меня, я защищала своих младших братьев, и Оландон — старший среди них — разделял, насколько мог, мою ношу. Мы вместе тренировались и всем друг с другом делились.
Это изменилось с появлением Кедрика. И продолжило меняться, пока я проводила больше времени в Гласиуме.
Глубоко в душе я гадала, меняет ли моё смешанное происхождение то, как я вижу проблемы и решения. Я люблю своего брата. Я бы прошла через огонь, чтобы спасти его. Но его постоянные сомнения в решениях, которые я принимаю, заставляют меня усомниться в себе и в его доводах. Лёгкость наших отношений пострадала от этого. Но остался фундамент: нерушимая верность и любовь. Но всё остальное, кажется, изменилось. Однако я заметила, как он повзрослел за время, проведённое в Гласиуме — подозреваю, что дружба с Ашоном разрушила многие предрассудки моего брата.
— Ты не присоединилась к сегодняшнему обсуждению, — говорит он.
Оландон гораздо лучше придерживается правила «никаких вопросов» из нашего мира. Я давным-давно сдалась с этим.
— Боюсь, я только проснулась.
Я выглядываю в маленькое окно и вижу, что Гласиум ярко освещён огнями Осолиса. Я проспала до полудня.
— Ужин отнял у тебя силы.
Я встречаю его взгляд с натянутой улыбкой. Он заслуживает объяснения. Или, возможно, я всё ещё пытаюсь убедить себя.
— Ландон… насчёт меня и Джована…
Его лицо разглаживается. Он пересекает комнату и садится на длинную скамью у основания кровати.
Я мысленно начинаю составлять несколько предложений, но ничего не подходит. Как мне заставить человека понять, что я чувствую, когда он находит Брум отвратительными?
Оландон с минуту наблюдает за моими сомнениями.
— Ты любишь его, — подсказывает он.
Я громко выдыхаю.
— Да. Но это не значит, что я бросаю наших людей. Мой народ на первом месте. То же самое относится и к Джовану. Он понимает, что нужно сделать. Я хочу, чтобы ты понял это.
— Ты уверена в этом.
Я моргаю.
— Ну, да. Я имею в виду, мы говорили об этом.
Я хмурюсь, пытаясь вспомнить свои разговоры с Джованом за последние несколько недель. Было много «я люблю тебя», и мы обсуждали устранение моей матери от правления, а затем было несколько часов поцелуев.
Но говорили ли мы прямо о том, что будет дальше?
Я сажусь рядом с Оландоном.
— Нет. Это не правда. Мы не говорили.
Он берёт меня за руку.
— Вам нужно это сделать.
Я рассеянно киваю.
Мы оба притихаем. Единственным свидетельством наших эмоций является то, как движутся наши руки: хватка сжимается и расслабляется через определенные промежутки времени.
У него перехватывает дыхание.
— И ты была права, сестрёнка.
Я наклоняю к нему голову и наблюдаю, как румянец проступает на его высоких скулах.
— По какой-то причине, её действия по-прежнему продолжают удивлять меня. Действия матери. Я в жизни не верил по-настоящему, что она бы убила тебя, до тех пор, пока не услыхал приказы Харе.
Ныне мертвый Харе был главой Элиты. Элиту составляли лучшие солдаты моей матери. Обычно они служили ей личной охраной. Но в этот раз она отправила их на особую миссию: убить свою дочь. Мне особенно понравилось ломать шею Харе. Хотя, вероятно, не так сильно, как он наслаждался, ломая мне ногу в детстве.
