и дело… — Я не стала договаривать.
— Грех мне не люб, а развод — грех. Одно дело, когда он сам как баран уперся, что разводиться хочет, плетью обуха не перешибешь. Другое — сейчас. И деточек тебе надобно, только поломаться для приличия все равно полагается.
С этими словами она забрала у меня опустевшую кружку и скрылась за дверью.
Не знаю, во сколько поднялись Марья с Дуней и ложились ли они вообще, потому что, когда я встала, на кухне все было приготовлено. Завязанные пергаментной бумагой горшки с тушенкой остывали на лавке перед тем, как отправиться в погреб. Банки, в которых я собиралась выслать образцы для комиссии, залиты поверх бумаги сургучом, который, застыв окончательно, превратится в своего рода крышку. По центру красовался вензель из завитушек, означавших мои инициалы.
— Печать твоя на сундуке лежит, прибери, — сказала Марья, заметив, что я разглядываю банки.
— Да, спасибо.
Когда я вернулась, Марья складывала банки, обернутые в несколько слоев ткани, в ящик, заполненный соломой.
— Петя вчера сколотил, — пояснила она мне. — Сейчас соломы доложим, да он крышку и приколотит.
А я вчера и не слышала, спала как убитая.
Маринад для засолки окороков Марья сварила на летней кухне: едва я зашла в помещение, ноздри защекотал аромат пряностей. Там же стояла подготовленная бочка. Все, что мне оставалось, — уложить мясо в бочку и вдвоем с Дуней перелить маринад из огромной кастрюли так, чтобы он полностью накрыл мясо. Пока не потеплеет, пусть стоит в неотапливаемом помещении, а там уберем в погреб.
Когда я шла обратно, Петр уже возился с повозкой.
— Барин говорил, что выезд его будет, — заметила я.
Нет, я вовсе не собиралась уличать Виктора в обмане или конюха — в неисполнении указаний. Хотелось понять, что происходит.
— Барин вчера решил, что две повозки надобно. В одну — вещи ваши и его, Дуняшу, да парня он нанял в лакеи, чтобы в городе его дворецкий поднатаскал немного для начала. Этой я править буду. А в его выезде с его кучером — вы с барином поедете.
— Поняла. А они когда подъедут?
— Герасим с Васькой здесь уже, с вечера еще, в людской ночевали. Барин-то ранняя пташка, все знают. Да вон они сами идут. — Петр указал взглядом на раскрывшуюся дверь черных сеней.
Я нахмурилась, рассердившись скорее на себя — все проспала! — чем на домашних. Но Петр заторопился извиняться:
— Вы уж простите, Настасья Пална, что вас не спросили давеча, барин будить не велел, и Марья то же самое сказала.
— Я не сержусь, спасибо за заботу.
Подошедшие поклонились мне. Кучер оказался мужчиной средних лет, кряжистым, с окладистой бородой. Новый лакей — веснушчатым парнем лет двадцати.
— Какие приказания будут, барыня? — спросил старший.
— Как барин с вечера распорядился, так и поступайте, — сказала я. — С утра кормили вас? — Я обернулась к своему кучеру. — И тебя, Петя?
Все трое ответили, что кормили, и дружно поблагодарили меня. Ну и хорошо. Осталось убедиться, что Дуня сыта, самой поесть да мужа накормить. Ранняя пташка, значит.
Я пошла в дом, но на середине дороги меня догнал Петр. Замер, стянув шапку, начал комкать ее в руках, явно волнуясь.
— Что случилось? — удивилась я. Только что нормально говорили.
— Настасья Пална, дозвольте, как из города вернемся, к Дуняше посвататься.
— Мое-то дозволение тебе зачем?
— Так как же… У вас же мы оба работаем. Многие господа не любят, когда дворовые девки замуж выходят, выгоняют. — Он помялся, похоже не желая подсказывать мне мотивы для отказа, но все же сказал: — Дескать, дети пойдут, а брюхатая да с младенцем какой работник.
Надо же, ничего не меняется. Только в мое время про декреты и больничные говорили. Впрочем, меня это мало коснулось: врачей вечно не хватает. А вот подруги офисных специальностей нахлебались полной ложкой…
— Если Дуня согласна, то и я не возражаю, — сказала я. Петр просиял, и я добавила: — Но, смотри, обидишь ее или опять запьешь — сама тебя прогоню, а ее оставлю.
— Не запью, Настасья Пална, вот перед Господом клянусь. — Он прижал руку к груди, потом к губам и лбу. — Она, проклятущая, один раз меня чуть до смерти не довела, хватит.
— Ни капли, Петя, иначе нечисть снова за тебя возьмется.
— Понял, Настасья Пална. Спасибо вам за доброту вашу. — Он поклонился. — По осени свадьбу сыграем, если дело сладится.
Я вернулась в кухню. Дуня, которая возилась у печи, глянула на меня и тут же отвернулась. Я помедлила, не зная, как здесь принято. Должно ли сватовство быть сюрпризом для невесты?
— Не томи, касаточка, — сказала Марья. — Про сватов Петька спрашивал?
Значит, можно говорить.
— Разрешила я. Как вернемся, вместе в сундуках посмотрим, что Дуне в приданое дать. Многого не обещаю, но что-нибудь придумаем.
— Да что вы, Настасья Пална, я и так до конца жизни Господа за вас молить…
Девушка осеклась, когда в дверь вошел Виктор. Поклонилась барину, тот кивнул.
— Доброе утро, Настя, — улыбнулся он мне. — Не помешаю?
Несмотря на ранний час, он был чисто выбрит, а когда муж склонился к моей руке, я ощутила аромат парфюма и почувствовала себя золушкой в домашнем платье и с убранными под чепец волосами.
— Пойдемте завтракать. Когда мы выезжаем?
— Как только вы будете готовы и ваши вещи перенесут в повозку. Марья обещала подготовить жаровню, чтобы вам не было холодно в карете.
А Дуня поедет в открытой коляске. Не закоченеет ли?
— Я сейчас принесу завтрак в гостиную.
Виктор, поняв, что я хочу поговорить с прислугой без него, исчез.
— Марья, дай Дуняше что-нибудь потеплее, чтобы в коляске не замерзла.
— Не волнуйтесь, Настасья Пална, я привычная. Коли озябну, соскочу с телеги да пробегусь, вот и согреюсь.
— Не волнуйся, касаточка, — согласилась с ней Марья. — Яйца я печься поставила, кипяток тоже есть, и фляжек у твоего батюшки предостаточно. Песок нагрела и мешки приготовила, не дадим замерзнуть ни тебе, ни Дуняше. Иди к мужу, завтракайте спокойно.
Вроде бы и ерунда — тридцать верст до уездного города, чуть больше тридцати двух километров по нашим меркам. Но Виктор сразу предупредил, чтобы меньше чем
