никто не ответил. Ну что ж, тогда возьму на кухне все, что мне нужно.
Именно на кухне экономка и нашлась. Встав к рабочему столу и надев фартук, она что-то нарезала. В углу девочка лет пятнадцати разделывала селедку. Запах рыбы плыл по кухне, смешиваясь с запахом лука, который резала кухарка.
Так, похоже, я не вовремя. Ну раз уж пришла…
— Аглая, на пять минут, пожалуйста.
— Да, барыня. — Она отложила нож.
На доске обнаружилось что-то похожее на молодые свекольные побеги. Откуда, рано вроде еще? Потом спрошу.
— Я хотела бы знать, почему в моей комнате пыль, а в спальне — грязная посуда.
— Так, как вы велели, барыня, ничего не трогали. — Экономка опустила глаза, как это поначалу делала и Дуня, а в ее голосе я при всем желании не смогла бы расслышать ехидства.
— И почему не накормили мою горничную.
— Как вы велели, барыня, чтобы девка всегда в ваших покоях была, когда вы не спите. Я ей сказала воды вам налить горячей и холодной принести и ждать ваших приказов, как вы всегда и велите.
— Барин приказал ее накормить и обустроить после дороги.
— Барыня, это ведь ваша горничная, значит, ваше слово главнее. А вы всегда приказывали, чтобы девка при вас неотступно была.
И снова, как ни старалась, я не смогла понять, серьезна ли она или издевается. Хотя вряд ли Виктор стал бы держать экономкой круглую дуру.
— Значит, так, — начала я. — Глава семьи кто?
Аглая затеребила передник, старательно глядя в пол. Скажет «барин» — барыня наорет, а то и по щекам отхлещет. Скажет «вы» — барину непременно доложат, а он ей деньги платит.
— Это не моего ума дело, — выкрутилась она.
— Значит, так, — повторила я. — Сказано в Писании: «Жена да убоится мужа своего».
Я совершенно не была уверена, что в местных священных книгах сказано что-то подобное — и точно так же была уверена, что Аглая их не читала, как не читали библию простые люди в нашем мире.
— И еще сказано, что муж в доме первый и превыше него только сам господь.
Это его дом, в конце концов. В моем расклад другой. И все же хорошо, что Виктор меня не слышит, точно бы решил, что я издеваюсь. Аглая вытаращилась на меня так, будто я канкан на столе станцевать собралась, и даже кухарка отвернулась от сковородки, уставилась на меня.
— Потому, если он сказал обустроить и накормить, значит — обустроить и накормить, а потом уже к барыне отсылать.
Только как бы мне не рассорить Дуню с остальными слугами. Каким бы кратким ни было наше пребывание здесь, если здешние обитатели захотят, они сделают его невыносимым, как водится, отыграются на той, кто беззащитней. Не могу же я в самом деле приказать ей неотлучно находиться около меня и спать на коврике у кровати! Значит, додавливать, чтобы они сейчас все бросили и начали кормить горничную, пока барин голодный, не стоит.
— Что в людской ее обустроили — спасибо. И что сейчас вы едой для барина заняты — вижу, ему жаловаться не буду, и вам мешать тоже. Только дай мне пару кусков хлеба и чай.
Еще у меня остались пряники, положенные Марьей в дорогу, и печеные яйца, выданные вместо грелки, так что перекусить Дуняше хватит, а меня по дороге так растрясло, что до сих пор мутит. С мужем пообедаю.
— Чай у барина в сундуке, — ответила Аглая. — У него извольте просить. А хлеб сейчас дам.
С этими словами она отрезала два ломтя черного хлеба и прямо так, в руках, протянула мне.
— Итальянская забастовка, значит, — не удержалась я.
— Прощения просим, барыня, не понимаю я.
— Подай мне белую булку на тарелке. Кувшин питьевой воды, или кваса, или морса, что есть. Полотенце. — В уборной висели, но Дуне тоже надо будет руки вымыть. — И ветоши большую тряпку.
С видом «барыня сама не знает, чего хочет» Аглая вынула из шкафа накрытую полотенцем корзинку, переложила оттуда на тарелку что-то похожее на калач, накрыла свежим полотенцем. Зачерпнула из бочки воду в кувшин. Откуда-то из недр рабочего стола извлекла ветошь — решето сплошное, которое когда-то, кажется, было простыней. Ничего, пыль протереть пойдет.
— Спасибо, — сказала я.
Экономка глянула на меня изумленно. Я не стала дожидаться, пока она вернется к работе, вышла из кухни. Поколебалась пару минут, идти ли к Виктору просить чая, потом решила, что Дуня простит, если я отложу выяснение причин, по которым барин держит чай и кофе у себя в сундуке.
Мимо меня быстрым шагом прошел дворецкий, заглянул на кухню.
— Когда накрывать начинать? — спросил он.
— Вот сейчас Катька селедку дочистит, потом порежем все да…
Дослушивать я не стала. Оказывается, у меня еще полно времени!
Пока Дуня ела, я ополоснула горячей водой тазы, вымыла посуду из спальни. Нашла чепец, прикрыть волосы на время уборки — мытье той косищи, что мне досталась, в тазике каждый раз превращалось в целое событие, — и фартук.
— Давайте, барыня, я пыль протру и окна, — сказала Дуня, дожевав.
— А толку? Со всех этих тряпок, — я тряхнула штору, и солнце заплясало в поднявшейся пыли, — снова насыплется. Надо снять и вычистить.
— Высоко, — задрала голову Дуня.
Да уж, потолки тут метра три с половиной, если не больше. Ни со стула, ни с кровати не дотянуться. Пришлось нам вдвоем с Дуней затаскивать в спальню сундук, ставить его на бок, а потом водружать сверху стул. Только тогда я смогла добраться до верха балдахина, который крепился на металлический обруч, подвешенный к потолку на манер люстры.
— Осторожней, Настасья Пална, — охнула Дуня, когда я встала на цыпочки, чтобы отцепить тканевую петлю с крючка на обруче. — Давайте лучше я.
— Нет, ты не дотянешься.
Уж на что я в этом теле миниатюрна, Дуня еще ниже, видимо, сказывалось плохое питание в детстве. Хотя пока она жила в моем доме, девушка заметно поправилась, «кровь с молоком стала», как говаривала Марья. Может, еще и подрастет немного, совсем молодая же, но сейчас она мне ничем не поможет. И, пожалуй, не стоит ей топтаться внизу и причитать, раздражая меня. К какому бы делу ее пристроить?
