– Хватит меня постоянно подпитывать, ты не мой донор.
– Мне не сложно.
– Я чувствую себя на иждивении.
– Я всю жизнь себя так чувствую, ты привыкнешь.
Канал связи всё ещё был приоткрыт, поэтому он понял, что я шучу, улыбнулся и сказал чуть серьёзнее:
– Это нечестно. Приятно и удобно, но не правильно.
– Почему приятно и удобно?
– Потому что ты меня успокаиваешь, а я тебя бешу. Ты не замечала?
– Нет. Почему ты так думаешь?
Он вздохнул и указал на почти готовый бутерброд:
– Можно я это съем, потом расскажу?
– Можно. Присажи... – я собиралась усадить его за стол и подать всё красиво, на тарелке, но Алан схватил бутерброд с доски и откусил половину, продолжая меня обнимать одной рукой и сжав бутерброд так сильно, что соус закапал на мой халат. Алан с опозданием отодвинулся и взял бутерброд по-другому, я медленно развернулась к нему и попыталась посмотреть в его бессовестные глаза.
Он выглядел как щеночек, который жуёт мои туфли и понимает, что он очень плохая собака, но остановиться не может, потому что вкусно. Потом его взгляд опустился на пятно соуса на моей груди и стал окончательно бессовестно-блаженствующим. Я поискала на его лице раскаяние ещё пару секунд, не нашла и сказала:
– Пойду переоденусь.
– Подожди! – с набитым ртом взмолился он, откладывая бутерброд и доставая телефон, – дай я это сфоткаю, не двигайся. Можно?
– Нет.
– Почему? – он так искренне удивился, что мне хотелось хлопнуть себя по лбу и громко вопросить небеса, в какой пещере есть интернет, но нет ни малейшего воспитания, и каким образом в этой пещере умудрился вырасти генеральный директор межмировой корпорации. Алан изобразил виноватые глазки и с тяжким вздохом спрятал телефон, я молча пошла переодеваться.
Сняв роскошный халат, который успела поносить меньше часа, я бросила его в корзину с грязным бельём и достала халат поскромнее, который было не жалко, надела его и вернулась в кухню, где Алан сидел за столом, опустив голову и положив ладони на колени. Я остановилась напротив и сказала:
– Рассказывай.
Он поднял на меня бесконечно честные умоляющие глаза и скороговоркой выдал:
– Мне стыдно, я очень плохой человек, но очень хороший в глубине души, где-то очень глубоко, не бей меня пожалуйста, я очень не люблю, когда мне больно.
Я медленно глубоко вдохнула, пытаясь удержать спокойное лицо, выдохнула и сказала:
– Ты сказал, что сначала поешь, а потом расскажешь, почему моя подпитка – это приятно и удобно, но неправильно. Ты поел?
– Да.
– Я за тебя очень рада. А теперь я буду есть, можно?
Он кивнул и встал всё с тем же виновато-бессовестным лицом:
– Хочешь, я тебе бутерброд сделаю?
– Делай. И рассказывай.
Он перестал кривляться и пошёл к оставленным мной продуктам, стал не особенно уверенно повторять то же, что делала я, и рассказывать:
– Подпитка по твоей системе не включает очистку силы, и энергетический обмен при поцелуях и прочих контактах её не включает. А учитывая, что у нас с тобой очень разное... всё, – он неловко рассмеялся, кивнул: – Да, у нас всё, что только можно, очень разное, начиная с пропорций сил разных стихий и заканчивая эмоциональным и чувственным наполнением, там мы вообще на разных полюсах. И поэтому, при обмене я получаю от тебя тяжёлую, холодную, спокойную и очень устойчивую энергию, которая опускается вниз и медленно растворяется в моей, меня это расслабляет и вообще действует благотворно. А ты получаешь супер-мега-лёгкую, активную, нервную и горячую энергию, которая у тебя не усваивается, а сразу выплёскивается, как капля воды в раскалённом масле. Поэтому ты психуешь, если есть хоть малейшая причина. Неужели не замечала?
Я задумалась, вспоминая наши немногочисленные энергетические обмены. Обычно я давала ему свою силу, и ничего не брала обратно, исключением был тот первый поцелуй в поезде, после которого я хотела вышвырнуть мамин проклятый торт в окно, да, тогда я тоже обвинила в этом чувстве влияние Алана. И сегодня в ресторане, он меня целовал, а потом выразил недовольство перспективой работы над контрактом, и я разозлилась. Сейчас это казалось совершенно логичным и понятным – он устал, ему нужно много сна, для его самочувствия будет лучше, если он сейчас ляжет спать, а не пойдёт работать, это очевидно. Контракт не горит, мы можем заняться этим завтра, от этого совершенно ничего не изменится.
– Да, я заметила. Просто не связывала это с энергетическим обменом. Нужно доработать систему, ты прав. Странно, что никто не жаловался, я же всем делаю одинаково.
– А с чего бы им жаловаться? – иронично улыбнулся Алан, – получить с переливанием дозу спокойствия и расслабления – это отличный бонус. Приятненького, – он поставил передо мной разделочную доску с огромным бутербродом, из которого во все стороны торчали листья салата и овощи. Я взяла доску и встала обратно к столу, достала из шкафа пики для канапе, быстро разрезала бутерброд на красивые столбики с удобными ручками, расставила их на двух тарелках, одну взяла себе, вторую поставила перед Аланом:
– Вот теперь приятненького.
Он опять сделал миленькие виноватые глазки, сел ровно, изображая приличного человека, потом кивнул на обрезки бутерброда, оставшиеся на дальнем столе:
– А можно я то доем?
– Пока ты на кухне и тебя никто не видит – можно.
Он встал, молниеносно затолкал в рот всё, что осталось на доске, и через секунду сел обратно за стол, изображая великосветскую осанку, что интересно смотрелось с огромными хомячьими щеками. Я смотрела на него молча, он улыбнулся и с набитым ртом прошептал:
– Обожаешь меня?
– Конечно.
– Я знаю, – он улыбнулся ещё довольнее, я взяла шпажку, потом положила и взялась за лоб, опуская голову и беззвучно рыдая от смеха.
«Тринадцать лет. Меня учили сервировать стол, составлять изысканное низкокалорийное меню и достойно себя вести. Тринадцать проклятых лет.»
– Ну принцесса, ну чего ты... – Алан встал, но сесть рядом со мной не смог – стульев было только два, поэтому он просто наклонился, чтобы прижаться лбом к моему плечу, погладил меня по голове и немного виновато прошептал: – Да расслабься, я дурачусь просто. Я умею себя вести, я даже в скатерть не сморкаюсь, максимум в шторы, и только когда никто не видит, а я отлично умею отводить глаза, меня никто ни разу не ловил, так что никаких проблем вообще...
У меня начался новый приступ истерического смеха, Алан продолжил:
– У меня был долгий напряжённый день, могу я расслабиться наедине с женой, в конце концов? Раз в день можно. Максимум, два. Я и так вынужден постоянно прикидываться воспитанным, а это очень сложно. Я же правда в пещере рос, ну не было там посуды, все ели из котла, кто сколько успел, тот столько съел, а я был маленьким и худеньким, меня все обижали, приходилось драться за еду и есть очень быстро. Как это называется... детская травма! Вот. Я и сейчас, когда на фуршетах нацелюсь на бутерброд, а его кто-то раньше схватит, так звездануть хочется. Но я сдерживаюсь, я очень хороший, и воспитанный, и вообще. Я даже моюсь.
Моя истерика вышла на новый круг, Алан внезапно замолчал и перестал гладить меня по голове, я подняла на него вопросительный взгляд, он ответил:
– Пытаюсь вспомнить, мылся я сегодня или нет.
Я опять опустила голову на ладони, Алан рассмеялся:
– Шучу! У меня есть расписание. Сейчас доедим и пойду. Кушай, а? Ты в ресторане вообще ничего не съела, и так выглядишь как узник Бухенвальда. Кушай.
Я взяла себя в руки и придвинула тарелку, пытаясь не акцентировать мысли на сравнении меня с каким-то узником. Алан передвинул свой стул ближе к моему, сел и тоже придвинул тарелку, задумчиво спросил:
– О чём мы говорили?
– О переливании нефильтрованной силы.
– Да. Не делай так. У меня есть специальный сотрудник, который отвечает за энергетический баланс, это его работа. Я просыпаюсь всегда немного... не в форме, но потом я еду на работу и он меня там приводит в порядок, ты не должна этим заниматься, а то я чувствую себя нахлебником.
