Капуста, морковь и укроп почти не взошли, не пророс и «семенной», отложенный маменькой горох — правда, прекрасно дал ростки тот, из которого Марья варила кашу. Свекла, редиска и перец оказались чуть лучше. Зато огурцы, помидоры и тыква порадовали, а еще хорошо показали себя арбузы и дыни. Надо будет попробовать посадить их в теплицу — но хватит ли света?
Большие окна на солнечной стороне теплицы исправно пропускали солнце и прогревали ее — но все же не так хорошо, как в полностью стеклянных. С другой стороны, деревянные стены лучше хранили тепло ночью. Я планировала засеять в теплицу календулу и горчицу — потом перекопаю, и растения станут натуральным удобрением. К тому же календула хоть немного землю обеззаразит: кто знает, что там за пять лет без пригляда развелось и как до того за землей ухаживали. Но пока до этого руки не дошли.
Я раскидывала снег под яблонями, чтобы не прела кора, когда меня окликнула Дуня. Она сегодня работала во дворе: как раз пришла пора в очередной раз почистить хлев и сменить подстилку в курятнике — разумеется, в «спецодежде», как вслед за мной домочадцы начали называть ее старую одежду, рукавицы и надевавшийся через голову передник, что я велела ей сшить, прикрывать тулупчик на такой случай.
— Настасья Пална, там мужики какие-то. Спрашивают, нет ли работы.
Чужие к нам не заходили. Пару раз Марья просила разрешения напоить чаем брата, возвращавшегося из леса с дровами, причем часть дров остались у нас под навесом. К Дуне часто прибегали сестры. Сперва одна, и я сама предложила ее накормить. День тогда выдался неожиданно холодный для весны, а на девочке даже тулупчика не было, только несколько кофт да платок, крест-накрест обвязывающий грудь. Оказывается, на всю семью носили всего два тулупа: один у матери как у старшей, второй у Дуни, которая сейчас зарабатывала. Впрочем, на детей их вовсе не шили: растут быстро, не напасешься.
Под ворчание Марьи я выудила из сундука тулупчик на заячьем меху, из которого, судя по всему, давно выросла Настенька, и отдала девочке. Дуня расплакалась, а девчонка, кажется, не сразу смогла поверить, что это действительно ей. Через день в этом тулупчике — явно большом — пришла навестить сестру еще одна. Дуня робко попросила разрешения ее накормить, я не стала возражать. Судя по тому, какими глазами ребенок смотрел на обычные говяжьи щи, мясо в их доме водилось нечасто. Еще через день пришла третья сестренка. Я только хмыкнула, но гнать не стала, велела Дуне накормить. Так они и бегали по очереди через день, явно стараясь не попадаться мне на глаза. Марья ворчала, но подкармливала, я делала вид, будто не замечаю. Не объедят.
Так что появление чужих мужиков во дворе стало неожиданностью. И еще неожиданней мне показалось определение «какие-то». Когда мы вечерами болтали за домашней работой, и Марья, и Дуня поминали не только односельчан, но и жителей пяти ближайших деревень по именам или прозвищам, или «такого-то сын-дочь-племянник».
— Какие-то? — переспросила я.
— Не местные, — поняла меня девушка. — Отходники, домой возвращаются. Ну и подработать никто никогда не отказывается.
Пришлось заскочить в дом переодеться, чтобы показаться чужим мужикам барыней, которую надо слушаться, а не чудом-юдом с лопатой. Работа у меня была — сделать парник в теплице. По моим подсчетам, скопившегося в навознике хватило бы, чтобы сделать парник в одну грядку, на всю длину теплицы. Копать яму глубиной в полметра — то еще удовольствие. Я думала над тем, чтобы сколотить деревянные борта, как мама делала дома, но на деле это не сильно облегчило бы работу. Ведь поверх навоза все равно нужно было насыпать землю, а магазинов и машин с готовым грунтом здесь не водилось. Значит, все равно выкапывать, так лучше тогда, чтобы и не носить далеко.
Мужиков оказалось пятеро, все в тулупах, в сапогах, а не в лаптях. Прилично, видать, за зиму заработали в городе, или откуда там они возвращались. Рановато, правда обратно пошли. Марья говорила: к концу первой недели снегогона все дома бывают, тогда их и ждут. Но мало ли какие могут быть причины, может, идти далеко.
Я показала теплицу. Три сажени, аршин и десять вершков по местным меркам, метров десять — по нашим, если считать один шаг за полметра. Чуть больше метра шириной. Выкопать яму под будущий парник и заполнить ее навозом.
— На полдня работы, — сказал мужик, который был у остальных за главного. — Отруб на всех.
Спорить я не стала, только отметила себе, что, если Дуня попросит повысить зарплату, придется согласиться. Похоже, она запросила безбожно мало, даже с учетом того, что живет на всем готовом. Хотя Марья наверняка сказала бы, что новая одежа, валенки и заячий тулупчик для младшей сестренки тоже денег стоят.
Я выдала мужикам лопаты.
Все время, пока я договаривалась с работниками, Мотя терся у моих ног, будто желая что-то сказать, а когда я задумалась, приглядывать ли за ними, побежал к дому. Остановился, поняв, что я за ним не иду. Вернулся, снова развернулся к дому. Я заколебалась. Оставлять чужих людей без присмотра не хотелось. Правда, и стоять у них над душой — тоже. Мотя прыгнул мне на подол и снова устремился к крыльцу. Пришлось идти за ним. Не останавливаясь, кот пробежал к моей спальне, вспрыгнул на заправленную постель и начал точить когти о покрывало. Я кышнула его — без толку. Ссадила на пол, но Мотя снова сиганул на кровать.
— Что там, касаточка? — окликнула меня из коридора Марья. — Что за чужие по двору ходят?
Я объяснила ей, что к чему. Она покачала головой.
— Зря ты со мной не посоветовалась, Настенька, прежде чем их нанимать. Чужие они отходники, не из местных. Никто их тут не знает, и они тут никого не знают. Между собой-то у них все строго и по-честному, а попадется кто чужой — обдерут как липку.
— Хочешь сказать, отруб за яму в четырнадцать вершков в глубину — дорого? — нахмурилась я.
— Недешево, но и не грабеж, — неохотно признала Марья. — Однако все равно, приглядывай за ними. Как бы не стащили курицу али еще чего.
Значит, придется приглядывать. Я шагнула к двери, но кот опять принялся когтить покрывало.
Я наконец сообразила: под периной лежал ящик с пистолетами.
