нравилось сидеть в седле, — внезапно произнёс Данияр, глядя вперёд. — После этого задница болела аж жуть. Да и ноги со спиной ныли, а ведь следовало ещё и тренироваться. Я же княжич, обязан воинскому делу быть обучен.
И обаятельно улыбнулся, но глаз не тронула радость.
— И всё же ты предпочёл седло, а не дворец?
Он не сразу ответил. Прошло пару или может больше мгновений тишины. Они оба вглядывались в широкие поля за рекой, как ветер беспокоил траву. Как вдалеке темнели от надвигающихся сумерек леса, как небо медленно из голубого становилось сиреневым.
— А ты лес.
Мелена на него вопрошающе поглядела.
— Я заметил, как ты изменилась, только мы вышли за стены. Как лицо расправилось, плечи поднялись вместе с грудью от глубоко вдоха, как безмятежно ты вдохнула. Я почти даже могу это понять.
Слова смутили. В груди от чужого интереса сделалось теснее и жарче, словно бы Данияр её обнажил. Уж кому, а ему не хотелось полностью раскрываться.
— Но ты ведь княжич.
— И что с того? Отцу… — Данияр замолк и скривился, глубоко вдохнул и продолжил:
— Ему было неприятно на меня смотреть. Ты ведь понимаешь почему. Он всё думал, что матушка нагуляла меня. Да и остальные замечали различие меж золотогривыми братьями и мной. Каждый во дворце чувствовал немилость князя ко мне и повторяли за ним. Даже слуги не воспринимали меня всерьёз.
Мелена нахмурилась и против воли посочувствовала Данияру. А вернее ребёнку, которым он был. Она могла понять его, ведь её саму не принимали и сторонились. Но когда было нужно лечебное снадобье или глупое гадания на суженого — к ней подбегали с улыбкой и льстивыми словами. Порой подобное злило, но почти всегда печалило.
— Поэтому ты никому не веришь? Думаешь, что люди до сих пор думают, что ты не княжич?
— Может и правда не княжич, — он невесело улыбнулся, добавив, — но об этом уж не узнать.
— Разве нет заклятия для раскрытия истины? Ворожей уж должен был знать его.
— Да знает он… Но в ритуале, по его словам, мы трое должны участвовать, а я отказался.
Мелена выгнула брови, ухмыльнулась и с издёвкой спросила:
— Испугался, что страхи правдой станут?
И рассмеялась, не ожидая ответа. Она не могла понять, почему не верит подобному. Может слова Белавы звучали тогда твёрдо, как простая и ясная истина. Или может то, что Данияр не был бы княжичем, казалось, странным?
А может это она странная? Как Илья сказал, что Данияр княжич, так Мелена ничего не спросила. Разумеется, не малость удивилась, но приняла. И приняла Харину, что захотела дружить? И Татьяну, что не отказалась от слов и даже извинилась. Да та же Чернава. Может она спустя столько лет так и не изменилась? Не зачерствела, как полагалось той, кого вечно сторонились? Почему она не озлобилась? Может она и правда не так плоха, как люди её видят? Может Харина разглядела то, что и сама Мелена давно разучилась видеть? Взяла, да поверила в слова других. Что она страшная и злая ведьма из леса.
— Я боюсь, — прервал поток мыслей тихий голос Данияра, — как Ярик с Ильёй на меня начнут смотреть.
Мелена удивилась, а затем фыркнула.
— Какие же они тогда тебе братья, что годы вашей жизни и дружбы можно перечеркнуть такой мелочью?
— Мелочью?!
— Да! Мать то у вас одна! Я вот со старой ведьмой жила, она не была моей крови, но от этого любить меньше я её не стала, как и оплакивать смерть.
— Я знаю, что ворожей силён. И не значит ли, что его матушка так же сильна должна была быть?
Вопрос о Яге удивил. Данияр выглядел слегка встревожено, но и заинтересовано. А может ему стало легче, что о нём больше разговора не было. Подобное казалось необычным. Мелена отвернулась, разглядывая траву под ногами. Подняла голову и посмотрела на горизонт, на лес вдалеке.
— Яга была сильной, очень сильной, но зачастую не использовала свой дар. И выглядела, как самая обычная старуха. Порой посмотришь на неё и правда так подумается. У неё тряслись морщинистые руки, когда она перебирала жёлуди или штопала одежду. Или как она меня ругала за какую-то глупость и бубнила себе под нос ругательства. Но в других воспоминаниях… Она словно молодела на глазах. Я помню, как она стояла твёрдо и прямо, пока над нашими головами набирал мощи гром. И как перед вспышкой молнии она уверенно глядела вверх, будто готовая отправится в тёмные недра облаков за белой Перуновой стрелой.
Данияр смотрел на Мелену хмуро. Неверии в сказанное смешивалось с изумлением от догадки, что делали ведьмы во время грозы. В глубине чёрных глаз княжича казалось маленькой искоркой промчалось восхищение, но так быстро, что могло и просто привидеться.
— И зачем вам Перуновы стрелы?
Мелена усмехнулась, а потом тихо и кратко рассмеялась.
— Когда мы пошли их ловить, мы поймали одну единственную. И я долго думала, зачем она Яге. А потом та решила, что время настало. И ушла.
— Ушла?
— Она умерла, — глухо произнесла Мелена, всматриваясь в зелёные леса, начав тонуть в прошлом. — Я решила по людским правилам проводить её в последний путь. Надеялась, понимая, что это глупо, что все мои слова, травы и действия помогут её душе добраться до Вечного тумана. И… Когда её тело горело в погребальном огне, пришла Морена.
— Ты видела саму Смерть? — тихо и напряжённо спросил Данияр.
Мелена кивнула. Воспоминания вызывали дрожь.
— Но ты живая… Как ты тогда её избежала?
— Морена не может лишить жизни смертных, она лишь проводница. Без своего серпа она достаточно слаба по сравнению с другими богами. Но тогда я испугалась. А когда ты боишься ты, становишься глупым, всё вылетает из головы. Она приблизилась, и я позабыла обо всём. Думала, что это последние мои мгновения, что я так и умру. Но Мурлыка, — Мелена улыбнулась, отвернувшись, боясь показать Данияру слабость, продолжила, — она принесла в пасте мешок, я его схватила и открыла. Молния ослепила Морену, и я смогла сбежать.
— Так ты оказывается особеннее, чем кажешься.
Мелена издала смешок, смахнув слезинку. Она не чувствовала себя особенной, важной или сильной. Ей казалось, что она была тряпичной куклой, одной из трясавиц, что обычно висели у печи. Яга всё знала, она видела будущее. Её сын такой же. Мелена боялась, что многого ещё могла не знать.
Вечерело. Залетала мошкара с комарами. А запах, что встречал, уже перестал бросаться в нос, словно растворившись и оставил лишь блёклое воспоминание. Сумрак спускался тонким и
