чем думала мать.
Сильви.
Внешне, конечно, они отличались, но спящая Кази была похожа на нее в другом отношении. Маленькая, уязвимая, погруженная в море смятого постельного белья. Сильви было одиннадцать, когда она умерла. Это я перенес ее из ледяной ванны в кровать. Она скончалась у меня на руках.
«Держи меня за руку, Джейс. Обещай, что не отпустишь, – из последних сил рыдала она. – Не дай им положить меня в могилу. Я боюсь».
Я думал, это лишь бред, вызванный лихорадкой.
«Перестань так говорить, сестра. С тобой все будет хорошо».
«Обещай мне, Джейс, не клади меня туда. Только не в гробницу. Пожалуйста, пообещай мне».
Но я не пообещал. Ее губы шелушились, стали бледными, глаза запали, кожа покрылась испариной, голос стал призрачным – все признаки того, что она покидала наш мир. Но я отказывался это видеть. Я не готов был смириться, что Белленджер мог умереть. Особенно Сильви.
«Спи, сестра. Спи. Утром ты будешь в порядке».
Тогда она расслабилась в моих объятиях. Я думал, что она спала. Мама вышла из комнаты всего на несколько минут, чтобы проведать моих братьев и сестру, которые тоже болели. Когда она вернулась, Сильви лежала мертвой у меня на руках.
Мама вытерла лоб Кази салфеткой.
– Ты был с ней резок, – сказала она.
– Я лишь пытался получить ответы.
– Я знаю. – Она пододвинула табурет ближе к кровати. – И ты испугался. Я посижу с ней. Иди и найди свои ответы.
* * *
Воздух был промозглым, как всегда, словно холодное дыхание мертвецов все еще висело во тьме, не в силах вырваться наружу. Туннели представляли собой убежище, тюрьму, душную, как гробница, от которой Сильви умоляла ее спасти. Я слушал тишину, одинокий звук сапог, шаркающих по булыжникам, и представлял, как Кази незаметно проскользнула внутрь. Сейчас туннель опустел, если не считать стражников у входа, но днем здесь должны быть десятки рабочих, и никто ее не остановил?
Я посмотрел на расставленные по периметру повозки, на поддоны и тени – все это давало возможность спрятаться, если быть осторожным. Кроме того, от этого места до т-образного туннеля, откуда ответвлялись другие проходы, было рукой подать. Я остановился у выцветшего герба, едва освещенного светом фонаря, – единственного, что указывало на расположенное здесь хранилище.
«Ты был резок с ней».
Я вспомнил, как кричал, чувствуя гнев. В одну минуту я думал о танце, а в следующую разматывал окровавленную ткань, пока Кази корчилась от боли. У меня под носом что-то происходило, а я этого не замечал. «Я боялась сказать». Неужели я отказывался это видеть? Я подумал о ее влажной спине. Заметил бусинки пота на лбу. Но решил, что ей стало жарко, хотя вечер был не таким уж и теплым и дул легкий ветерок. Но я принял ее объяснение и позволил себе отвлечься на другие мысли.
Я миновал вход в хранилище и направился туда, куда она сегодня попала, – в стороне от основной дороги. Свернув за угол, я рявкнул команду собакам, которых не было видно. Они вышли из ниш, скулили и фырчали, виляя задами в надежде, что их почешут за ушами. Ашти выглядели так же, как и другие собаки, хотя по размеру были ближе к лесному волку. Эти звери отличались хитростью и запросто могли убить. Они убивали и раньше. Чтобы спастись, Кази должна была действовать быстро.
Собаки отпугивали незваных гостей, однако большинство нарушителей больше боялись умереть от их ядовитых укусов, чем быть разорванными на куски. Их яд вызывал страшные муки, а противоядие имелось не у всех. Оно поступило к нам с далекого севера, откуда собаки были родом. Торговцы из Кбааки подарили их нам несколько поколений назад, после того как мы предоставили им убежище во время зимней бури. Противоядие не росло на наших землях, но торговцы привозили его раз в год, когда совершали путешествие на юг.
Я наклонился, держа факел ближе к полу. Пятно. Размазанное пятно. Она потратила время, чтобы отмыть кровь и замести следы. Но зачем?
Слова Мэйсона жалили меня снова и снова, как оса, которая никак не хотела умирать.
«Ей нельзя доверять».
Я приблизился к двери, проверил замок. Похоже, его не тронули. Потом повернулся, почесал каждую собаку за ухом, а те заскулили в знак благодарности.
Хранилище действительно не было отмечено табличкой. Требовалось знать, куда повернуть. Но что заставило ее пройти мимо двух других проходов и проделать весь этот путь? Одно лишь любопытство? Я рассказал ей о хранилище в первые дни нашего путешествия. Кази была очарована идеей убежища, высеченного в гранитной горе, историей и рассказами, которые были связаны с этим местом. Хотя я знал, что она не верила, но был счастлив, что она проявила искренний интерес. Не удивительно, что она захотела побывать здесь, и мне следовало знать, что Кази ни на что не спрашивала разрешений.
«Не забудь оставить время для экскурсии, Джейс. Кази хочет увидеть хранилище». Джалейн пыталась сказать мне это, когда уходила на биржу. В ее тоне сквозила гордость. Кази была венданкой, чужестранкой, и она желала увидеть хранилище. Для нас это был знак уважения. Джалейн, как я догадался, тоже хотела ввести Кази в наш круг. Хранилище являлось местом, где начиналось наше обучение и наша история.
Без хранилища никто из нас не был бы здесь. Хотя со временем оно превратилось в пыльную, заброшенную реликвию. Нэш и Лидия все еще делали здесь расшифровки, как когда-то все мы, но я не заходил сюда уже несколько месяцев. Несмотря на сломанную, обветшавшую мебель, оно все еще оставалось замечательным во многих отношениях местом. Сюда поступали свежий горный воздух и вода, но в остальном оно было непригодно для жизни, как и задумывалось. Оно должно было остаться в памяти таким, каким было когда-то.
«Это Джейс виноват».
Я вернулся в дом. Слуги убирали сады после вечеринки, а гости уже уехали или удалились в Грейкасл. Рен и Синове почти вырвали Кази из моих рук, когда ворвались в гостиную и увидели ее. Они не доверяли мне и предполагали худшее, пока не увидели целителя и зашитые раны. Тогда их охватило чувство вины. Они знали, что ее укусили собаки, но ничего не сказали. Конечно, они не могли знать, что укусы вызывали смерть. Убедившись, что с ней все будет в порядке, они позволили страже проводить их обратно в гостиницу.
Я открыл дверь в комнату Кази. Мать по-прежнему сидела на табурете, а Олиз – в кресле по другую сторону кровати. Я заметил, что Кази переодели в
