отречься, быть принятой обратно и что только не, а Пенелопа ездила на острова, занималась чем-то колдовским и считалась главной в роду.
При этом — хотя Ливи я никогда бы в этом не призналась, — старшей из них казалась как раз-таки Пенелопа. В отличие от легко увлекающейся, ветреной, немножко скандальной Ливи, которой всегда было капельку чересчур, она была настоящая Бишиг — холодная, твёрдая, вечно немного хмурая, не по-девичьи жёсткая.
Если бы Пенелопа была двоедушницей, она была бы хищной птицей. Даже поворот почти налысо бритой головы у неё был птичий. Но она была колдунья, верная дочь своего рода, везде ходила в кольчуге и в сопровождении каменных горгулий.
Я видела её три или четыре раза и, честно говоря, немного опасалась: казалось, что горгулья безо всяких сомнений отгрызёт мне голову и притащит её за волосы своей безразличной хозяйке. Ливи называла малую «пусечкой»: ни с родителями, ни с наставниками, ни даже со своей знаменитой бабкой Ливи не поддерживала больше отношений, а с сестрой виделась не реже раза в неделю.
Заволновавшись из-за моего исчезновения, деятельная Ливи сперва подала заявление, а потом, убедившись в бездействии полиции (которая, вероятно, знала о моём своеобразном статусе), уговорила сестру придать ему веса своей громкой фамилией.
По телефону Ливи мне ничего не сказала, только громко подумала. Зато в квартире — они приехали меньше чем через час, — разошлась не на шутку.
— Ты!.. Ты хоть представляешь вообще, как мы волновались?! Я места себе не находила! У меня молоко разжижело! Совести у тебя нет вот ни малюсенькой капельки!
А потом, резко перейдя на таинственный шёпот, подмигнула:
— Вы что теперь, этого?..
— Ливи!..
— А что Ливи? Дельный же вопрос.
Я закатила глаза и повела их на кухню.
Они приехали втроём: Ливи, Бенера и Пенелопа. Трис снова не было в городе, и она, как обычно, не сочла нужным никому об этом сообщить; к своему волку она всегда уезжала без предупреждения, а потом делалась такая злая, что не было дураков задавать вопросы.
— Она же недавно совсем ездила, — удивилась я. Трис не была человеком, стремящимся участить встречи с «возлюбленным». — Не рано ли?
— Да хрен их поймёт, — Ливи с интересом осматривалась в квартире.
— Я очень тревожилась, — прошептала Бенера и неожиданно крепко меня обняла, так, что чуть рёбра не хрустнули, — у меня была навязчивая идея, что твоя искра могла погаснуть.
Я неловко обняла её в ответ.
— Здравствуйте, — спокойно сказала Пенелопа. — Рада, что вы в порядке.
— Спасибо, — неловко ответила я.
И только спустя секунду поняла, что она говорила это не мне.
— Мастер Пенелопа Бишиг, — Мастер Дюме отвлёкся от кипящей на плите жестяной кружки с какой-то травой с резким запахом, чтобы церемонно склонить голову и показательно раскрыть испещрённые знаками ладони. — Это большая честь.
Его голос звучал очень хрипло, как будто ему было тяжело говорить. Наверное, он уже почти забыл, как это делается.
— Мастер Дюме вне Рода, — Пенелопа повторила его жест. На левой ладони у неё была небольшая татуировка с непонятными знаками, правая ладонь была пустой. — Честь только для меня. Вы можете не утруждать себя речью. Следует ли мне сообщить о вашем визите в Конклав?
Он покачал головой.
— Я уважаю ваше решение, — она кивнула. — Где я могу разместить своё сопровождение, чтобы не претендовать на контроль над вашим пространством?
Мастер Дюме выключил плиту, обхватил кружку через застиранное кухонное полотенечко в дурацкий цветочек и показал жестом: мол, идите за мной. Горгульи отклеились от Пенелопы и послушно потопали за ним след в след.
Сегодня их было две: нечто вроде крылатой собаки высотой по колено и крошечное, худое как скелет двуногое создание с клинками вместо кистей рук. Мастер Дюме предложил им встать в ванне, задёрнул шторку и прикрыл дверь. Я знала, что колдуны как-то делят между собой территории, даже если формально она никому из них не принадлежит, и с этим связаны бессчётные правила их внутреннего этикета, но наблюдала это нечасто.
На кухню мастер Дюме не вернулся: ещё раз кивнул и ушёл в дальнюю комнату.
— Вы находитесь под давлением и хотели бы, чтобы Конклав знал об этом? — невозмутимо спросила у меня Пенелопа, которая минутой раньше «уважала решение» мастера Дюме.
— Пока нет, — растерянно ответила я.
И хотела было спросить, при чём здесь Конклав, но вмешалась Ливи:
— Так всё, прекратите эти занудства! Малая, ты будешь чай? Кому плеснуть коньяка? Мне нельзя, но я почти не буду завидовать!
Я отказалась, Пенелопа тоже, а вот Бенера выманила у Ливи всю бутылку и отодвинула от себя чай.
— Ну, давай, — велела Ливи.
И я кое-как заговорила.
Девочки знали, что с моей парой есть… какие-то проблемы. Я доверяла им достаточно, чтобы рассказать и про ледяную реку, и про Ару, и даже про ласок, но нельзя сказать, что они воспринимали эту историю особенно серьёзно. Весь масштаб был ясен только Трис, и первую неделю она была в чистом ужасе и порывалась, кажется, то ли сообщить обо мне в полицию, то ли наварить декокта «Чистый разум» в промышленных количествах и подливать мне во все жидкости, даже в суп. К счастью, она всё-таки справилась с этой реакцией, хотя и косилась на меня странно.
— У мохнатых такие интересные проблемы, — добродушно сказала Пенелопа, когда я закончила.
