Плетеное королевство - Тахира Мафи

35

В ушах Камрана звучала музыка, кричащую темноту его сознания изредка пробивали звуки смеха, звон стекла и серебра. Его темные глаза были подведены кайалом, шея обвита сапфировыми бусами, а копна волос убрана обручем из кованого золота. Принц стоял во весь рост задрапированный в тяжелые слои темно-зеленого шелка, грудь его опоясывали инкрустированные изумрудами перевязи, скрепленные на талии, за которыми, как всегда, висели мечи. Он был безукоризнен и в то же время чувствовал себя крайне неуютно, пока кивал, приветствуя склонившихся перед ним вельмож и молодых женщин, что приседали в низких реверансах у его ног.

Изредка Камран бросал взгляд на сверкающий трон рядом с собой, который занимал его дед, и тот, что стоял дальше, в котором сидела мать, глубокомысленно потягивавшая вино из кубка. Обе королевские особы улыбались, однако радушный лик короля был лишь фасадом, необходимым для того, чтобы скрыть внутреннюю бурю, что не давала ему покоя.

Камран ощущал себя похоже.

В нескольких шагах от него, наполовину скрытый оливковым деревом, растущим в горшке, стоял туланский посол, которому было приказано держаться наготове, чтобы в любой момент опознать южного царя, если тот вообще прибудет. Чуть дальше – в тени, ожидая приказаний, стоял Хазан.

Принц еще не решил, как ему следует относиться к своему министру или как ему лучше поступить; ведь хотя интуиция подсказывала, что что-то было неладно, действия Хазана пока не позволяли определить явную грань его обмана. Впрочем, Камран внимательно наблюдал за министром, поджидая хотя бы намека на необычность в его поведении.

Мальчик-фешт не солгал.

Последние дни Омид жил в приюте прорицателей и, по его собственным словам, очень сблизился со жрецами и жрицами, спасшими ему жизнь. Он собирался пожелать им спокойной ночи, когда обнаружил, что все двадцать пять прорицателей были убиты в своих постелях.

Камран и король Заал лично отправились туда, чтобы убедились в этом. Не было ни крови, ни явных следов насилия, которые могли бы помочь расследованию. Лица прорицателей были спокойны, а их руки мирно сцеплены на груди. И лишь тщательный обыск обнаружил доказательство убийства: то был едва заметный след инея между их холодных, приоткрытых губ.

– Темная магия, – прошептал король.

Так легко убить прорицателей, обладающих огромной силой, могла только темная магия. Что же касается виновника преступления, то тут не было сомнений: туланский царь, которого ранее вечером видели на собрании ардунианских послов и с которым многие разговаривали лично, незаметно для присутствующих куда-то отлучился и пропал; не появился он и на встрече с королем перед балом, как это было оговорено ранее.

Камран не был уверен, покажется ли молодой царь на сегодняшнем празднике, но его отсутствие, без сомнения, докажет вину Сайруса и станет объявлением войны – и одним из самых варварских военных подстрекательств, известных принцу.

Но пока доказательств не было.

Что еще более скверно, на сборы и доставку на Королевскую площадь других прорицателей, немногочисленных и разбросанных по всей империи, уйдут многие недели, а до тех пор Ардуния будет уязвима, лишена необходимой защиты, которую издавна обеспечивал ей круг прорицателей.

Но даже теперь необходимо было соблюдать приличия.

Король не хотел, чтобы эта ужасная новость распространилась по всей империи, – не сейчас. Заал не хотел, чтобы люди поддались панике прежде, чем он будет готов официально развеять или подтвердить их страхи, что станет возможным только завтра утром, ибо жестокие события этого вечера придали балу еще большее значение. В любой момент могли произойти новые нападения, в любой момент над короной могла нависнуть опасность…

Поэтому Ардуния должна была укрепить свою королевскую линию, и причем быстро, с помощью нового наследника.

Камран, чей разум уже смирился, хотя сердце еще протестовало, безучастно смотрел на безликую орду перед собой, на людей, отделяющихся из толпы, чтобы выразить свое почтение ардунианским владыкам. Среди этих незнакомок принц должен был выбрать себе невесту, однако все они казались ему одинаковыми. Все они были в одинаковых платьях, их волосы были уложены одинаково. Он не мог отличить их друг от друга, кроме как по тем нелестным отпечаткам, которые они иногда оставляли о себе: лающий смех, испачканные зубы; одна девушка, например, не переставала грызть ногти, даже когда говорила.

Большинство из них едва могли смотреть Камрану в глаза, а некоторые драматически наклонялись к нему, шепча на ухо тайные приглашения на этот же самый вечер.

Принц устал от всего этого.

Стоя среди множества карикатурных фигур, он не мог избавиться от воспоминаний об одной-единственной молодой женщине. Кивая очередной девушке, склонившейся перед ним в реверансе, Камран размышлял, останется ли Ализэ навсегда в его памяти, в случайных ощущениях на коже, в резком вздохе, который он сделает при воспоминании о ее прикосновениях. Эта мысль была одновременно странной и волнующей – и внушающей принцу поразительный страх.

Неужели он теперь вечно будет сравнивать всех остальных с ней?

Сможет ли кто-нибудь заставить его чувствовать так же сильно? А если нет, то разве он не проклят навеки жить лишь полужизнью, молчаливым попустительством, несбыточными ожиданиями? Что хуже, задавался вопросом Камран, никогда не знать, что ты мог бы иметь, или утратить это прежде, чем успеешь получить?

– Ты не прилагаешь никаких усилий, – сурово шепнул король, выводя принца из задумчивости.

Камран не посмел повернуть голову, чтобы взглянуть на деда. Он даже не заметил, как девушка, сделавшая реверанс последней, ушла.

– Ты мог бы задавать хотя бы по одному вопросу претенденткам, – пробормотал король, – вместо того, чтобы просто стоять, как статуя.

– Разве это имеет значение, Ваше Величество, когда я уже знаю, что вы сами выберете для меня ту, которую сочтете лучшей?

Заал умолк, и сердце Камрана сжалось в знак подтверждения его опасений.

– Пусть так, – сказал наконец король. – Но ты мог бы, по крайней мере, вести себя как подобает это делать на балу, а не на похоронах, какими бы ужасными ни были обстоятельства. Я желаю, чтобы