Воин ещё очень долго приводил доводы против такого решения и настаивал на том, что можно найти другой способ добраться до горного озера, которое никто и никогда даже в глаза не видел. Он твердил, что раз Йакара-сэ так подло обманул доверие короля Хелигарга и всех остальных, то составленной им карте вообще верить нельзя. Увы, отговорить друга от задуманного Ланару так и не удалось – тот твёрдо решил пожертвовать собой во имя спасения Мэй и заодно всего мира.
Нэйджел покинул замок Латернон ночью, чтобы к следующему вечеру добраться до пещер на северном склоне горы Таорнаг. Летом на это ушло бы куда меньше времени, поскольку по всему склону были проложены тропы, но зимняя стужа и обильно укрывший горы снег затрудняли передвижение, и Хараган даже не надеялся, что ему удастся попасть в нужное место засветло.
Лисандру он оставил на попечение Вассила до возвращения леди Мэй, поскольку ни минуты не сомневался в том, что сможет вернуть свою возлюбленную домой. Скорее всего, колдун был в сговоре с Диаскаргеном, но преследовал свои собственные цели. Ужасно было то, что враги так ловко это скрывали. Лисандра знала, что во время их с дедом визита в Рион там был какой-то колдун, но не видела его, потому что он опасался быть узнанным. А король Иллиафии и вовсе чуть было не решил отдать корону какому-нибудь из родственников, когда узнал о подлости и коварстве Йакара-сэ. Все были в ужасе от случившегося, но теперь им предстояло пережить куда больший ужас, пока мир не уверует, что пробудившийся дракон никому не причинит вреда.
Нэйджел прекрасно осознавал все последствия этого шага. Он больше никогда не ступит на родную землю, не увидит свою жену и детей. Ему придётся прятаться все те тысячелетия, которые боги подарят Сальсирии. А если с этим маленьким и беспокойным миром что-то случится, во всём обвинят его – Харагана, раскрывшего тайну спящего дракона.
Он покинул свой дом задолго до того, как Ланар разослал его письма королям Иллиафии, Хейнорма и Тсалитана. Правители были бы против этого. Или нет… Нэйджел не счёл нужным это выяснять. Он был по горло сыт их бесконечной болтовнёй, которая предшествовала любому мало-мальски значимому решению. Не факт, что они вообще позволили бы ему сделать то, зачем он шёл теперь в горы.
«Теперь ты принадлежишь моей жене, леди Алимее Хараган. Береги её и моего сына», – сказал он своему верному Исгайлу перед тем, как запер фьорага в подземелье замка Латернон. Пёс увязался бы за ним и мог помешать осуществить задуманное, поэтому Ланар получил чёткий приказ выпустить Исгайла не раньше, чем чем в небе над Таорнагом расправит свои крылья пробудившееся чудовище.
Нэйджел не знал, сколько на это потребуется времени. До него ни один из Хараганов не решался на подобный шаг. Он надеялся, что перевоплощение пройдёт быстро, потому что времени и так уже потеряно слишком много – до появления его сына на свет осталось всего три с небольшим месяца.
Добраться до пещер на северном склоне ему так и не удалось – подниматься вверх по заснеженному пространству оказалось намного сложнее, чем он предполагал. Уже к вечеру свирепые зимние ветра исхлестали его лицо так, что Нэйджел перестал его чувствовать. Ноги отказывались повиноваться, а пальцы на руках превратились в бесполезные окоченевшие деревяшки. Можно было просто лечь в снег и позволить зиме довершить начатое, но такая смерть показалась ему слишком долгой. С трудом развернув спрятанную за пазухой тряпицу, он зубами выдернул из крошечного пузырька пробку, выплеснул содержимое в рот, закрыл глаза и принялся считать удары своего сердца.
Один… Два… Три… Четыре…
«Я люблю тебя, Алимея Хараган…» – мысленно прошептал он перед тем, как почувствовал последний, тяжёлый и слабый, толчок в груди.
– Ох! – Мэй выронила из рук челнок и согнулась пополам. Перед ней тут же выросла сгорбленная фигура немой старухи, которую колдун приставил присматривать за своей пленницей. Женщина осторожно коснулась плеча госпожи рукой и вопросительно заглянула в ставшее ужасно бледным лицо.
– Ничего, – ответила Мэй, не отнимая рук от живота. – Просто пнул сильно. Мне прилечь бы…
Старуха подхватила её под локоть и помогла добраться до укрытого соломенным тюфяком настила, служившего девушке постелью. Ни простыней, ни подушки – Йакара-сэ совершенно не заботился об удобствах и здоровье Мэй, потому что был уверен, что крупица магии дракона внутри убережёт его узницу от любых болезней, которые могут навредить ребёнку.
Сунув под голову свёрнутую рулоном шкуру, Мэй подтянула колени к уже давно ставшему заметным животу, потёрла разнывшуюся поясницу и попыталась справиться с головокружением, случавшимся в последние дни всё чаще.
Кормили её очень даже неплохо, но большую часть времени девушка проводила за работой – Йакара-сэ требовал, чтобы она сделала ему предсказание до того, как наследник драконьей крови появится на свет. Он умудрился даже раздобыть где-то ткацкий станок, который позволял выполнять работу быстрее, чем это было бы на обычной раме, но время отнимало не столько создание самого полотна, сколько распутывание шерсти фьорагов, которую Мэй получала уродливыми комьями, воняющими рыбой. Складывалось впечатление, что эту шерсть добывали в низовьях реки Таор рыболовными сетями вместе с уловом, который потом подавали ей на ужин.
Мэй позволялось прилечь и отдохнуть только в такие неприятные моменты, как этот, и когда она засыпала на ходу, буквально падая носом в то, что держала в руках. Вряд ли это шло ребёнку на пользу, но колдуна будто демоны подстёгивали. Каждый вечер он являлся в утлую, промёрзшую хижину, освещал её магическим светом и недовольно морщился, видя, что работа совершенно не продвигается.
– Ты ленивая дрянь! – шипел он на Мэй, сверкая глазами, и исчезал так же быстро, как появлялся.
Старухе-тюремщице было запрещено прикасаться к станку и шерсти. Она приносила еду, помогала девушке вымыться двумя ковшами нагретой на очаге воды, выносила ночной горшок, одевала-раздевала пленницу, и на этом её обязанности заканчивались. Всё остальное время старуха сидела на лавке в углу хижины и следила, чтобы Мэй не отлынивала от работы. Иногда била девушку по пальцам, если та устало опускала руки.
Ей не разрешали выходить на улицу. Хижина отапливалась очагом, сложенным
