В газетах потом напечатали сводку: что поймано, мол, тринадцать куриц, двадцать четыре овцы, два орла, пять ящериц, лось, перепёлка, медведь и горностай, а вот волков, увы, ни одного не поймали. И в том списке — довольно длинном — была ласка. Но я, как ни старалась, её не вспомнила.
— Принято думать, будто ласки — они ласковые, — задумчиво сказала Матильда, убирая чашку на поднос для грязной посуды. — Это хорошая для нас, полезная мысль, потому что она очень глупая. Если хочешь знать моё мнение, ласка — важнейший из зверей, после волков, разумеется. Ты же знаешь, что весь клан ласок принёс клятвы Большому Волку?
Я пожала плечами. Именно этого я не знала, — но глупых историй про прошлое начиталась достаточно, хотя и были они по большей части об истории Клановых Войн.
Ласки были крошечным кланом, меньше семи десятков зверей, от этого они и не попали в Большую сотню. Сейчас, должно быть, во всём Лесу найдётся от силы три дюжины ласок. И тем не менее, во времена Клановых Войн ласки, говорят, контролировали весь старый ельник, а вассальным кланам дозволяли жить на своих территориях.
Правда, всё это было давно. За это время немудрено и ласок с ежами перепутать.
— Это и твоя клятва тоже, Кесса, — мурчащим голосом сказала Матильда. — Это великая клятва, большое обязательство на крови, которое нельзя прервать смертью. А знаешь, о чём она?
Я снова пожала плечами. Если Матильда думала, что её слова хоть как-нибудь вдохновляют на свершения, она заблуждалась: с каждой минутой сбежать хотелось всё сильнее.
— Ты знаешь? — с нажимом спросила она.
— Нет, — вынужденно сказала я, глядя в сторону.
Шнурок, которым обмотали гигантский кинжал, был шёлковый, плоский, как лента, и среди чёрных ниток плясали узорами серые, складываясь в витые символы. Пришлось прищуриться, чтобы их разглядеть.
Я поняла раньше, чем она сказала:
— Это клятва убить Крысиного Короля.
Третьим словом в шнурок было многократно вписано и всякий раз перечёркнуто: «ХВОСТ».
xlviii
Матильда рассказывала долго, красиво. Про великую миссию; про оплот государственности; про наследие предков и заветы Полуночи. Про избранность Большим Волком, про нависшую над Лесом — она почему-то всё время говорила про Лес, как будто застряла там, во временах трёхсотлетней давности, — опасность и чуть ли не про долг перед родиной.
Вот они, причины быть правильной лаской: либо то, что это очень интересно, либо то, что очень надо. И почему же мне, действительно, не хочется?
Собеседник Матильде был, кажется, не особенно нужен. Первое время она всё пыталась как-то вовлечь меня в разговор, но, разумеется, не преуспела. Затем, решив, что я молчунья, перешла в лекционный режим.
Мы прошли по этажу немного: длинный коридор с однотипными дверями без табличек. Матильда толкала то одну дверь, то другую; показала мне большой зал с картотекой и огромной схемой на стене, как в детективных сериалах; познакомила с двумя юношами, упражнявшимися в тире с передвижными мишенями; провела через комнату с яркой диорамой. В одном зале было оборудовано нечто, больше всего похожее на музей Крысиного Короля: на стене там шёл какой-то фильм без звука, который никто не смотрел.
— Ласки — это семья, — с чувством говорила Матильда: я не могла представить, чтобы эти слова значили бы хоть что-то хорошее. — Нас немного, и мы сплочены вокруг Волчьего Совета. Мы опора порядка. Могла ли я представить девочкой, что…
Семья или не семья, но этаж производил гнетущее ощущение. Огромные пространства, какое-то оборудование, масса артефактов и даже огромный шкаф вычислительной машины, — всё это дышало сметами с большим количеством нулей, и вместе с тем здесь было пронзительно пусто. Нам встретились, помимо стрелков, лишь сердитая молодая женщина с перфокартами и ещё две девушки, перешёптывающиеся о чём-то и всё время хихикающие.
Матильда, однако, цвела. Она была здесь, похоже, и правда дома. Она говорила о том, как поднимала из запустения тайную службу — без подробностей, витиеватыми формулировками, но с многозначительным лицом.
И ещё о том, как велик мир и как мудра Полуночь, — которая, как водится, никогда, никогда не ошибается.
Наконец, мы вернулись обратно, в холл, и Матильда сделала чёрный кофе без сахара и торжественно вручила его мне. Я пригубила — гадость, — и всё-таки спросила:
— Откуда вы вообще знаете, что Король существует?
— Мы же проходили через историческую комнату, — удивилась Матильда. — Есть множество свидетельств, артефактов, упоминаний в самых разных источниках. Это научный факт, моя дорогая.
Жёлтая седина в её волосах казалась особенно бледной. И она была вся вдруг не властной лаской, тенью-за-Волчьим-престолом, Хранительницей-чего-то-там, а нелюдимой, зашоренной женщиной, упивающейся видениями своего грандиозного прошлого.
— Это было давно, — как могла мягко сказала я. — Какая теперь-то разница?
Она рассмеялась. В пустом парадном холле это звучало глухо, каркающе.
Смех оборвался резко.
— Прошлое продолжается, — неожиданно чётко сказала Матильда. — Ты дурочка, если думаешь, будто его можно вычеркнуть. Пусть Крысиный Король умер, но его хвосты живы, а его следы хранят тепло. Ты же ласка, милая. Ты же должна понимать!
Увы, я была неправильной лаской. Ещё несколько лет назад я выяснила, что Охоту, увы, никак нельзя отменить; как нет никакой уголовной статьи за «украденного» зверя, или, по крайней мере, она такая секретная, что о ней не просочилось даже глупых слухов и детских страшилок. Так бывает, говорят, что ты ловишь кого-то совсем тебе неподходящего, — но это теперь твоя судьба, и
