отдельно.
Он с трудом подбирал слова, но смысл я поняла.
– Не так трудно натравить треллианских лордов друг на друга, – сказала я. – Сейчас особенно. У них так давно не бывало общего врага, что они только и думают о борьбе за власть. Мы этим воспользуемся.
Я не смотрела на Макса, но чувствовала его взгляд – и чувствовала в нем восхищение. Риаша задумчиво кивала, Филиас заложил руки за голову.
– Любой способ хорош, – сказал он, – лишь бы мы победили.
Мне так хотелось ответить: «Победим, даю слово». Но ненадежное обещание застряло в горле.
Снова раздался грохот и топот маленьких ножек – в комнату ворвались еще двое малышей. Тио тут же соскочил с коленей Макса – попутно лягнув его в живот – и кинулся к друзьям.
– Нечестно! – завопил он. – Теперь моя очередь повелевать!
Я всмотрелась.
У вбежавшей в комнату девочки половина лица была измазана грязью. И она швыряла в Тио клочками бумаги. Не просто бумагой, сообразила я. Бумажными бабочками.
Она изображала меня.
В горле встал ком. Оглянувшись на Филиаса, я встретила его внимательный взгляд.
– Что за глупая игра, – сказала я, но голос у меня перехватило, и Филиас смягчился.
– Ужасно глупая, – согласился он. – Но должен признать, Тисаана, ты хорошо справляешься.
Я слабо улыбнулась ему.
Лишь бы этого «хорошо» хватило.
День клонился к закату. Я стянула куртку на груди – на Аре стало холоднее. После Филиаса с Риашей мы побывали и у других, кто хотел со мной поговорить. «Еще одно», – повторяла я Максу. Наконец он в упор уставился на меня:
– Ты же на ногах не стоишь. Да и я не очень. Пойдем уже.
– Еще только…
– Тебе никто не говорил, какая ты упертая? – Он повернул меня к себе. – Прямо сейчас ты мир не спасешь. Но мы еще вернемся. Да ты посмотри на них.
Он кивнул на людную улочку. Здания, все такие же ветхие, понемногу чинились и украшались. Раньше здесь было пусто и безрадостно. Теперь на мостовой играли дети. За маленькими столиками чаевничали старухи. Кто-то высадил цветы в горшках.
– Они тут живут себе, – тихо сказал он, – и как-нибудь доживут до твоего возращения.
Не знаю, отчего у меня защипало глаза, но я кивнула и взяла Макса за руку. Однако помедлила, искоса глядя на него.
– Что еще? – спросил он.
– Ты выучил теренский.
Он чуточку смутился, отвел взгляд:
– Плохо выучил. Большей частью по книгам. Наверняка выговор ужасный. Просто я подумал… – Он опять взглянул мне прямо в лицо и заговорил на теренском – отрывисто, с сильным акцентом: – Ты всегда слышишь не свои слова. Я хотел… – Он споткнулся, подбирая слова. – Я хотел дать тебе… говорить с тобой твоими словами. Твоим… голосом.
Я зажмурилась, тоже не находя слов. Да, он был прав. Его ломаный теренский был почти невразумительным, и все же, слыша родную речь его голосом, я почувствовала, как две песни, звучавшие глубоко в душе, вышли наружу и слились в идеальной гармонии. Я почувствовала себя дома.
Дома…
Я сжала его руку.
– Идем домой, – выдавила я.
Макс вычертил стратаграмму.
Первым меня встретил запах. Боги, в этом запахе солнца и цветов слились тысячи воспоминаний. Я открыла глаза, и дух захватило от увиденного. Каменный коттедж в море полевых цветов – сад так разросся, будто сама природа приняла домик в свои объятия.
Вот и правильно. Именно так я себя и чувствовала. В объятиях.
– Вознесенный над нами, – пробормотал Макс, – до чего же я соскучился.
Я тоже соскучилась. Я так соскучилась, что оказалось совсем не трудно сбросить с себя чувство вины, как измазанную в крови куртку, и, держась за руки Макса, позволить себе свалиться.
Я задыхалась.
Надо мной склонялся отец. Горячая кровь стекала по моим ключицам. Его руки были в крови. Я это знала, хоть и не видела, потому что его пальцы сжимали мое горло.
«Пожалуйста. Пожалуйста», – пыталась выговорить я, но эти слова давила отцовская ненависть – ненависть, которой я так долго не могла понять.
Теперь поняла.
Он меня ненавидел, потому что я была вовсе не его дочь. Ненавидел за мою проклятую силу в крови и за титул, угрожающий его титулу.
Я всегда думала, что смогу как-нибудь заслужить себе место среди них. А на самом деле места, о котором я так отчаянно мечтала, вовсе не существовало.
«Кем ты себя воображаешь? – бросил он прямо мне в лицо, обдав дыханием и брызгами слюны. – Чего еще вздумала добиться?»
«Всего», – хотелось сказать мне. Я знала, что это правда, ведь я так многое могла бы сделать живущей во мне силой – силой материнской крови, силой моей нечистой, ужасной магии.
«Я так многое могу, – пыталась сказать я. – Дай мне попробовать. Я так многое могу сделать».
Но я не могла говорить. И дышать не могла.
Последнее, что я увидела перед смертью, были разбросанные вокруг тела. Тела сородичей Кадуана, и Тростниковых, и жителей Итары. И Оршейд, и моей матери. А ближе всех лежал Кадуан, и его рука еще тянулась ко мне.
Я открыла рот, чтобы закричать, но издала лишь звук бьющегося стекла.
Разбилось стекло.
Я распахнула глаза. Увидела над собой склоненное лицо. Сначала решила – отец, но, сморгнув сон, узнала другое, такое же безжалостное, полное ненависти, но другое.
Клеин.
Я разом проснулась. Меня больше не обнимали руки Кадуана. Я приподнялась на локтях, но сапог Клеина наступил мне на грудь, прижал к полу.
– Ты… – прошипел он. – Ты очень, очень серьезно ошиблась.
Я зарычала на него. Зубы заострились сами собой.
Оттолкнув его ногу, я вывернулась, вытянула шею, увидела предрассветные отблески, вливающиеся в разбитое окно спальни. В воздухе плавал прозрачный дым. Совсем рядом лежал на полу скорчившийся, неподвижный Кадуан. Лица мне не было видно, но на рубахе проступила кровь, и от этого зрелища меня словно огнем обожгло.
Я задохнулась:
– Ты что творишь? Что с ним сделал?
Клеин хотел ухватить меня за волосы, но я вырвалась и поползла к Кадуану. Успела увидеть, как медленно открылись глаза на его окровавленном лице, и тут же один из подручных Клеина оттащил меня обратно. Я извернулась, ухватила его за руку и заломила до хруста – он взвыл от боли. Дело того стоило, хотя двое других тут же схватили меня, не дав проделать того же с его шеей.
– Вы что здесь делаете? – заорала я на Клеина. – Вы нападаете на королевскую делегацию, вы ранили союзного короля и…
– Мы? –
