потом проклятие; что уж с того? Да и разве не видела я раньше проклятий! Что бы ни выдумала Полуночь, ей никак не удастся меня уничтожить.
Я, может быть, посижу немного в выстроенной ею тюрьме и пролью доброе ведро слёз. Но потом — потом я придумаю, куда ещё протянуть руки, что ещё схватить и как поступить, чтобы ниточка моей судьбы снова стала похожа на жизнь.
Но пока это страшное «потом» не наступило, и было одно только «сейчас». И здесь мы катались на трамваях, кормили в парке уток и выдумывали для ректоров дурацкие прозвища. Дезире всё-таки достал где-то набор юного радиолюбителя, и мы целый день сидели вдвоём за столом, разбираясь в проводках, катушках и транзисторах; паял он, а я любовалась сосредоточенным, но всё равно каким-то мальчишеским лицом.
— …лодание, ветер порывистый, — выкашлял динамик.
И снова зашёлся таким шипом, что за ним нельзя было различить никаких слов.
Дезире возликовал, а я захлопала в ладоши. Пусть корявый монстр был меньше всего похож на порядочный приёмник, он кое-как работал и даже немного болтал, ловя в воздухе обрывки бессмысленных для нас новостей.
Впрочем, радиотехника лунному быстро надоела, и он потащил меня в планетарий, а после — в страшно помпезный салон с лунными тряпками, где прилизанная, картонная на вид двоедушница с приклеенной улыбкой мучалась со мной больше двух часов. Она надевала на меня шорты из бисера, юбки с шлейфами и даже шляпку, всю сделанную из кукольных глаз, и во всём этом я была похожа не на себя, а на сумасшедшую.
— Вы знаете, хватит, — твёрдо сказала я.
И, отбившись от Дезире, который желал видеть меня вон вот в том и ещё вот в этом, затащила его в первую попавшуюся лавку с тканями, где очень быстро выбрала лёгкий голубой ситец, так похожий оттенком на его горящие глаза.
Платье я сострочила простое силуэтом, но по-своему изящное, и Дезире даже не мешал своими удивительными идеями и поцелуями.
Мы почти не говорили с ним о любви. Зачем бы, — если и так всё ясно? К чему бы, — если у любви этой так или иначе нет никакого будущего?
Хме бывают у лунных, потому что им, любимым детям, благоволит милостивая Луна. А Дезире сделан таким не Луной, но проклятием. И пусть никто не может разглядеть на самом деле разницы, а золотая нить между нами звенит так, будто и правда сделана из металла, это ведь не может ничего не значить?
У нас были прекрасные ночи, и утра, и дни иногда тоже, но это всё совсем никак нельзя описать. В потном сплетении тел нет ничего по-настоящему интересного, а для пронзительной нежности и отчаянного желания просто продолжать быть нет отчего-то слов — ни в обычном языке, ни в изначальном.
Говорят, будто изначальный язык описывает, как есть на самом деле. Это была такая истина, которую каждый в Лесу знает с младенчества, и вместе с тем это была поганая кислая ложь.
Потому что слов для нашей связи не было. Но сама она была, и это была самая правдивая из всех правд.
А поздними вечерами, когда мы, нагулявшись и оглохнув от городского эха, прятались от всего мира в моей крошечной комнатке, я зажигала на столе свечи, садилась на кровати важная, складывала под себя ногу, а Дезире вытягивался и устраивал голову у меня на колене.
Тогда я чувствовала себя наконец настоящей. Я запускала руки в его светлые волосы, легонько массировала пальцами голову и начинала гулким правильным голосом:
— Однажды Тощий Кияк пожелал знать, что скрывается за горизонтом. Он надел железные башмаки, выточил посох из священного дуба, взял хлеба краюху и всё своё мужество, и отправился по дороге…
Дезире не перебивал меня больше и не предлагал заменить дуб ясенем, потому что он якобы твёрже. Он просто слушал, как в ивах у лесного озера поют свои горькие песни утопленницы, и как пташки-огневички свистят под коньком крыши. И мир, в котором мы жили, был лишь немного скучнее сказочного.
__________
Сказки о Тощем Кияке — а также новые истории о главных героях романов, давно прошедших днях, второстепенных персонажах и совсем новых лицах, — будут рассказаны в сборнике рассказов «Вечера Бездны».
Складывала Става яйца в один мешок или во много разных, итог был один: все так или иначе, похоже, побились. С каждым днём она становилась всё мрачнее и сердитее, а днём в пятницу заявила скорбно: к счастью, если и у нас ничего не получится, она, наверное, не переживёт грядущей катастрофы.
К счастью — потому что если она уже будет мертва, по крайней мере не будет так мучительно стыдно.
Мне было легко не думать о плохом. Так легко, что от этого даже становилось немного страшно. Я была когда-то нитью из плотного гобелена, сплетённого Полуночью, чтобы изобразить вселенную; с тех пор меня столько раз из того полотна вырвало, что теперь я болталась сама собой, в пустоте и черноте, и не ощущала больше даже движений ветра.
Става всё мрачнела, мрачнела. А Дезире — отчего-то всё спокойнее, будто всё увидел в волшебном зеркале и теперь ждал только, когда его видение сбудется.
— У нас всё должно получиться, — бодро сказала я вечером. — Не будет ни крыльев, ни меча, ни всего остального. Да сделай же ты лицо попроще!..
Дезире в ответ рассмеялся и охотно притянул меня к себе, и ещё несколько минут мы увлечённо играли в игру «угадай, на что это такое я намекаю». Строго говоря, шарады эти были легче лёгкого, но «не понимать» было почти так же приятно, как в конце концов «догадаться» и уплыть в тёплое, наполненное родными запахами, влажностью и нежностью марево.
Я засыпала почти счастливой, уткнувшись носом в крепкое мужское плечо.
А утром первым — даже раньше будильника — проснулся радиоприёмник.
— …предупреждает, что… — кашлянул он на самом рассвете и ярко мигнул цепочкой камней, оставленных открытыми рядом с катушкой.
Я перекатилась на спину и слепо уставилась в потолок, пытаясь собразить, где нахожусь.
— …в ближайшее время ожидается… шпшшшшх… прохождение грозового фро… ххххххшшшп… шквалистым… шпшшш… вернитесь в свои дома…
Ещё несколько мгновений я тупо смотрела вверх, и только когда суровый голос диктора порекомендовал слушателям отключить антенны и бытовые электроприборы, сообразила: это всего лишь прогноз погоды.
Тогда я прикрыла глаза, намереваясь снова уснуть, но тут же распахнула их снова.
Суббота. Наступила суббота. Сегодня я побуду
