я должна все исправить?
Мое сердце колотится, и мне приходится остановиться, прижать руку ко лбу и глубоко вздохнуть.
«Не думай об этом сейчас. Не зацикливайся на завтрашнем дне».
Есть только сегодня. Лизель рядом со мной. Мое тело выздоравливает.
И Отто ждет меня.
Лизель протягивает мне изысканную шаль, мягкую, как шелк, и ярко-голубую.
– Совет постоянно проводит заседания, – говорит она, пока мы направляемся к двери. – Они кричат. Много. Но если судить по тому, что все говорят, это хорошо. Они были в бешенстве из-за того, что Корнелия взяла с собой стражников в Баден-Баден, но жители города радовались. Они устроили большой фестиваль, чтобы поблагодарить лесной народ, они счастливы узнать, что подобное волшебство было рядом все это время. Отто сказал, что, как только тебе станет лучше, мы можем попробовать спуститься и посмотреть. Это похоже на сказку, Фрици.
Я улыбаюсь ей.
– Да неужели? Лесной народ собирается выйти и жить среди нас.
Она взволнованно морщит носик.
– Вообще-то я собираюсь написать об этом историю. Я работала над этим! Это будет история, которую мы сможем рассказывать у камина. Хочешь послушать?
Мои мышцы напрягаются. Но в ее глазах столько радости, что я киваю:
– С удовольствием.
Мы подходим к двери, и Лизель открывает ее.
– Но не прямо сейчас. Сейчас надо… Отто!
Я подпрыгиваю и хватаюсь за дверной косяк, когда ее крик разносится по деревне, над нависающими мостами и крепкими ветвями, освещенными приглушенным полуденным светом. Лесные жители, проходящие мимо, вздрагивают и таращатся на нас, некоторые громко смеются, другие ругаются и подбирают то, что уронили из-за возгласа Лизель.
Я хихикаю, а Лизель пожимает плечами.
– Он всегда рядом. Он просил сообщить ему, когда ты проснешься.
– Крича на весь Источник?
Она снова пожимает плечами.
– Я воспользовалась тем, что Бригитта называет творческой свободой. Как и в истории, которую пишу… я могу изменить кое-что! Я могу сделать ее другой, потому что хочу, чтобы она была другой. Это моя история.
Моя улыбка смягчается. Я заправляю прядь волос ей за ухо.
– Да, Лизель. Так и есть.
Где-то над нами раздаются шаги, стремительный бег. Я поднимаю взгляд и слежу за шагами, пока они стучат вниз по лестнице, через мост, огибая ствол дерева…
Отто появляется в моем поле зрения, перепрыгивая последние несколько ступенек. Его взгляд встречается с моим, и он не замедляется, но его лицо расплывается в широкой улыбке, и он спешит ко мне, протягивая руки.
Он такой же чистый и сияющий, как Лизель, его волосы собраны на затылке в узел, накрахмаленная коричневая туника подпоясана на талии, а черные ботинки блестят на солнце. Из-под рукава у него на запястье выглядывает повязка, а на виске красный порез, но в остальном он цел.
Спотыкаясь, я иду вперед, улыбаюсь так широко, что у меня болит лицо, и не успеваю переступить порог, как Отто влетает в комнату, нежно обнимая меня, опасаясь, что его прикосновения вызовут у меня боль. – Все в порядке? – спрашивает он. – Я делаю тебе больно?
Я прижимаюсь к нему.
– Если я не окажусь в твоих объятиях в ближайшие две секунды, Отто Эрнст…
Он успокаивается, прижимает меня к себе, и я слышу, как рокот его смеха отдается где-то глубоко в его груди.
– Требовательная, как всегда, не так ли? – Но в его голосе слышится облегчение.
Я позволяю ему взять меня на руки, не обращая внимания на жжение от клейма на животе и резкую боль от клейма на груди, и просто наслаждаюсь им. Ощущение его тела, его запах, и то, как он прижимается губами к изгибу моего плеча, наполовину целуя, наполовину вдыхая мой запах.
Со стороны, откуда он пришел, появляется Корнелия в сопровождении Бригитты и Алоиса.
– Бригитта! – взвизгивает Лизель и бросается к ней. – Я рассказала Фрици о своей истории…
Ее голос затихает, но я напрягаюсь, зная, зачем они пришли. Они захотят рассказать о том, что произошло на совещаниях, и я действительно хочу знать, но и хочу притвориться, что все прекрасно, еще чуть-чуть отдохнуть. Хочу помечтать о том, что все действительно закончилось.
Отто чувствует мое напряжение и крепче прижимает к себе.
– Не торопись. Дела ждали три дня – могут подождать еще немного.
– Еще немного? Сколько еще? – Я выдавливаю из себя ухмылку, цепляясь за намек, которого он, возможно, даже не заметил.
Его смешок переходит в рычание.
– Liebste, если бы я думал, что твое тело сможет справиться с этим сейчас, я бы выпрыгнул из этого дома на дереве и швырнул нас прямо в бассейн.
Тысяча шуток вертится у меня на языке. Сотни способов помучить его, подразнить.
Но мой взгляд останавливается на Корнелии, которая разговаривает с Лизель, и то, что меня ожидает, снова напоминает о себе.
Отто является единственной определенностью в моей жизни. Якорем, который стал моим спасением.
А все, что я могу дать ему взамен: себя какая я есть.
Я прижимаюсь лицом к щеке Отто и замираю, дрожь сотрясает мое тело.
– Ничто не может исцелить меня лучше, – начинаю я шепотом, полным желания, – чем твои руки на моем теле.
Он спотыкается, одной рукой хватаясь за стену дома, чтобы не упасть. Его челюсть сжимается, пульс учащается под прикосновением моих пальцев к его шее, и он припадает губами к моему плечу, к обнаженной коже там, где задирается сорочка.
– Тебе нужно отдохнуть, – говорит он как мне, так и самому себе. Его голос звучит не очень уверенно, и нотка сомнений в его тоне превращает каждую бушующую во мне мысль, каждый укол страха в блаженное желание и жар.
Пока Корнелия не подходит к нам.
Я закрываю глаза.
Отто замирает на мгновение, ожидая моего ответа, но когда я перестаю давить на него, он опускает меня на землю и обхватывает пальцами мой подбородок.
– Фрици.
Мне удается вздохнуть. Успокаивающий, жизнерадостный, он рядом, а Лизель радостно хихикает, с чем-то играя неподалеку.
И когда я открываю глаза, смотрю на него с уверенностью:
– Я готова поговорить с советом.
Нет, не готова. Совсем. Что я скажу? Что Хольда призналась мне, что совершила ошибку? Что власть, которой пользуется совет, сдерживает наш народ? Что дикая магия на самом деле ничем не отличается от нашей магии, за исключением того, что она более мощная?..
Брови Отто выгибаются.
– Поговорить с… зачем?
Даже Корнелия, которая останавливается рядом с ним, хмурится, глядя на меня.
– Ты не в той форме, чтобы выступать перед советом, Фридерика.
Я искоса смотрю на нее:
– Тогда почему вы здесь? Я чемпион Хольды. Разве я вам
