ритме, и мысли мои развернулись, и совсем не трудно было забыть стыд за свои слова и забыть, что она так на них и не ответила, потому что она снова откинулась на простыни, и мы опять, опять и опять терялись друг в друге.
Ладони в десятитысячный раз остались пустыми.
Внутри до сих пор ощущалась жутковатая пугающая тишина. Я не могла выпустить в воздух своих серебряных бабочек. Я не ощущала окружающих меня эмоций. Я даже воду взбаламутить не могла.
За спиной прозвучали шаги.
– Удираешь работать среди ночи? – сказал Макс. – Что-то в этом есть очень знакомое.
Я даже ответить не сумела. Руки сжались в кулаки.
– Дай себе время, – пробормотал он. – Ты только что…
– Почти две недели прошло. – Я оглянулась через плечо. – Не понимаю. Решайе ушел – это одно. Но почему он унес с собой все?
– Не унес. Ты дай себе опомниться.
– Нет времени.
Я не хотела, но глазам стало горячо. Тревога не оставляла меня эти две недели, но так легко было загнать ее поглубже и отвести глаза. И столько было хорошего, чтобы ее прикрыть.
Мы с Максом целыми днями спали, возились в постели, ели, дурачились в саду и разминались с мечами в поле. Я была так… лихорадочно счастлива. Я упивалась счастьем. Упивалась Максом, его смешком, которым он раз за разом отвечал на мои совершенно не смешные шутки, и теплом, которое разливалось по телу от этого смешка.
А теперь разом накатил стыд. Наши две недели подошли к концу. Магия моя так и не обнаружилась. А пока я валялась тут в саду, наслаждаясь жизнью, там страдали люди – мои люди.
– Надо было мне лучше стараться, – сказала я. – Все время. Я должна была искать причину.
Увидев мелькнувшую на его лице обиду, я сразу пожалела о своей черствости.
Мы больше не вспоминали о вопросе, который он задал несколько ночей назад. Но вопрос висел над всеми нашими делами.
«Ты никогда об этом не думала?» – спросил он тогда.
Смешной вопрос!
Конечно думала. Как не думать? Я еще не бывала так счастлива, как здесь, с ним. Я только о том и мечтала. Но стоило воображению забежать вперед, разнежиться в мечтах о будущем, следом налетали темные, сложные чувства. Вина. Стыд. И сильнее всего – страх.
– Я не могу сидеть здесь, такая счастливая, – выдавила я, – когда меня столько людей ждут. Им-то не выпало такого счастья.
Его обида уступила место пониманию.
Макс присел ко мне на траву, достал карманный ножик. Раскрыв его, он, не дав мне и слова сказать, чиркнул себя лезвием по ладони. И протянул нож мне.
– Ты что делаешь? – спросила я.
– Предположим, мы черпаем одну магию. И уже убедились, что она тебе подвластна. Значит, если твоя магия не работает, пользуйся моей.
Я колебалась.
– А тебе это не повредит?
Он сухо усмехнулся:
– Скорее следует ожидать, что вовсе ничего не случится.
Забавная мысль. А с другой стороны, умудрился же он вытащить меня из смерти, а я совсем отчаялась. Поэтому я взяла нож, тоже разрезала себе ладонь и прижала к его.
Сперва ничего не было.
Но я заставила сознание утихнуть и потянулась к нему так же, как тянулась своей магией к чужим мыслям и чувствам. Все казалось тусклым, бесцветным, словно меня лишили какого-то органа чувств. Но…
Нет.
Вот…
Я уловила… что? Сама не знала. Что-то. Что-то похожее на него – магию, одновременно чужую и знакомую, накатывавшую на мою, сливаясь с ней, как волны отдаленного шторма.
Макс резко выдохнул сквозь зубы. Стиснул мои пальцы. Наши руки дрожали.
Того, что бывало, не повторилось, но что-то происходило. Может, хватит и этого? Должно хватить.
Я подняла вторую ладонь. Я зашептала окружавшей меня магии, как миллион раз шептала прежде, хотя эта, новая, была неуловимой и неподатливой в сравнении с прежней.
И все же. Она отзывалась мне. Да. Да, она будет работать. Я знала. Она станет ключом…
То, что появилось на моей ладони, едва ли можно было назвать бабочкой. Скорее уж моль… или мушка. Слабая, трепещущая, она у меня на глазах растворялась в воздухе. Но… я могла бы ее сохранить, я бы…
Я сделала последний отчаянный рывок.
И тут Макс, шумно вздохнув, отдернул руку. Я отвлеклась. Моя хилая бабочка растворилась и, слетев с ладони, пропала, не коснувшись земли.
Я уже не думала о ней. Я смотрела на Макса, который, шипя, растирал себе ладонь. Сердце у меня оборвалось.
– Я сделала тебе больно.
– Ничего. Пустяки.
– Нет, не…
Я потянула к себе его руку. Легкий порез налился черным и багровым. Не так сильно – цвет не дошел даже до краев ранки. И все же. Так быть не должно.
У меня в горле встал ком.
– Нельзя мне так делать.
– Ничего, Тисаана. Это же просто царапина.
– Все равно. Больше пробовать не будем.
Он сжал губы.
Я, вскочив, заходила взад-вперед. Обхватила себя за плечи.
– Все вернется, – тихо сказал он. – Дай срок. Мы найдем выход.
– У нас нет времени.
У них нет времени!
– Это невозможно поторопить. Не тот случай, когда бьешься башкой о стену, пока не сработает. Но способ найдется. Сама знаешь, какой я циник: не стал бы так говорить, если бы не верил.
У меня губы невольно скривились в улыбке. Это он-то зовет себя циником! Поначалу он и правда таким казался с его язвительностью и едкими шуточками. Но со временем я поняла, что нет в нем никакого цинизма. Он был раненый оптимист, отчаянно пытавшийся исцелиться.
Я за то его и любила. Что бы он сам о себе ни говорил, но в душе верил, что мир можно изменить к лучшему.
Но сейчас у меня под ложечкой стянулся узел. Я через плечо улыбнулась ему, но перед глазами была его ладонь и проступившие, когда он стер кровь, темные жилки, устремившиеся к локтю и ставшие темнее прежнего.
Не знаю, долго ли мы летели. Кровь моя все капала, капала на вершины деревьев. В глазах темнело. Временами я словно моргала, и солнце оказывалось выше в небе. Не помню, как закрывала глаза, но, когда они окрылись, ветви хлестнули меня по щеке, и земля бросилась навстречу. Мы с Ишкой долго лежали без сил. Из спины у меня торчал арбалетный болт. Стоило вздохнуть, боль прошивала ребра. Мне было все равно.
– Никто нас не преследует.
Ишка был рядом, а голос
