ним, – выдохнула я.
– Он не мог выжить, – спокойно возразил Ишка.
– Вернемся!..
– Эф… там больше нечего искать. – В его голосе звучала боль. – Поверь мне.
Я зажмурилась. Хотела заспорить, заставить его вернуться, перевернуть весь мир, но найти Кадуана. Но я чувствовала, что наша связь разорвана. Видела, как он падал.
И я подло промолчала.
Три мощных взмаха крыльев унесли нас в небо. Нирая внизу съеживалась, трупы казались все мельче. С верхнего балкона дворца смотрел, как погибает его королевство, Эзра. Стоявший рядом Орин повернулся и взглянул прямо на нас. Арбалет был у него в руках, и наши взгляды встретились – я даже из такой дали видела, как похожи его глаза на мои.
Он целился несколько долгих секунд, затем опустил оружие и отвернулся к брату.
А Эзра так и застыл, как мраморная статуя, беспомощно наблюдая, как гибнет его сад.
Я и забыл, что бывает такое беззаботное довольство.
Мы с Тисааной свалились в него, как в чан с медом. Сколько прошло дней? Не знаю, потому что мы могли не одни сутки провести в самом крепком и долгом сне. Мне, может быть впервые в жизни, легко было ни о чем не тревожиться, просто приоткрывая заспанные глаза и видя неизящно приплюснутое подушкой лицо Тисааны.
Много лет назад я, дурак, принимал это как должное: беглым, случайным взглядом находить любимых людей. Вот же они, куда им деться? Разумеется, целы и невредимы. Я знал, что той уверенности уже не вернуть. Пустота в животе, напряжение в груди останутся, наверное, на всю жизнь. Но в те сонливые дни я впервые за долгий-долгий срок был близок к тому.
Не знаю, сколько миновало времени, пока я наконец вынырнул из спячки, прищурился, глянув на залитый солнцем мир за окном, и вытянул себя из постели. Накинув одеяло на плечи, прошаркал в сад. Стояла зима. Небо было ясным, и солнце пригревало, но в холодном воздухе повисали облачка от дыхания.
Сад ужасно зарос. Прежде я сложным сплетением заклятий защищал растения от суровости зимы. Теперь защита ослабла – много месяцев не обновлялась. Подобрав палку, я пошел по краю, вычерчивая на земле стратаграммы и с удовольствием наблюдая, как оживают обвисшие цветочные лепестки.
Я присел перед розовыми кустами. Большая часть цветков умерли или умирали, белые и красные бутоны сморщились на кончиках. Что-то твердое подвернулось мне под колено – ножницы, совсем ржавые, прикрытые слоем палой листвы.
Точно.
Именно здесь я был, когда Тисаана заключила свой договор крови. Я погружался в беспросветный ужас, отчаянно уговаривая себя, что ничего опаснее этих ножниц больше в руки не возьму, что вполне могу остаться здесь навсегда и буду прав, прах меня побери.
Я и теперь не знал, прав или не прав.
Как давно это было…
Я поднял ножницы. Они заржавели, но еще резали. Я принялся трудиться над кустами.
Немного погодя послышались шаги.
– У тебя ужасно глупый вид.
Я слышал в голосе Тисааны улыбку.
– От этого? – Я дернул плечом, так что накрученное до ушей одеяло подскочило. – Зато удобно.
– Ты похож на… спящего червяка.
– Спящего червяка?
– Такой, он делает шелк. Когда, знаешь…
Она закрутила вокруг себя руками. Я только глаза таращил:
– Что это должно означать? Кокон?
– Да, кокон! Точно!
– Вознесенные над нами, да ты поэт.
Она устроилась рядом, сверкнула глазами:
– А ты скажи это на теренском. Поглядим, у кого лучше получится.
Справедливо…
Я собрал в ладонь горсть опавших лепестков, зажег огонек и превратил их в пепел. Даже такая малая магия далась с трудом, будто что-то у меня в жилах ей противилось.
– Тисаана, смотри. – Я потряс кулаком с мертвыми листьями и лепестками. – Глаза бы не глядели.
– А по-моему, так сад еще красивее. Он… свободный. Показал, что может обойтись без полоумного отшельника, который целыми днями с ним возился.
Ух!
– Полоумный отшельник был бы благодарен, если бы ты не обесценивала труд его жизни.
– Но если он теперь не такой уж отшельник и не так уж полоумен?
– Не хочу тебя огорчать, но быть ему полоумным до конца дней.
Тисаана тихонько хихикала. Я и сквозь слои одеяла почувствовал ее голову у себя на плече.
– Тем и хорош в числе прочего, – пробормотала она. – И ладно, лишь бы не был отшельником.
Рука у меня замерла. Я выронил ножницы и вместо них нашарил пальцы Тисааны. Выгодный обмен. Как и раньше.
Нет, я больше не был отшельником. Хотя для того, каким я был раньше, «отшельник» – слабо сказано. Одиночество стало нераздельно со мной, как гниющая культя. Я и не понимал, как тоскую без связи с людьми, пока ее не вернул. И не понимал, как боялся снова потерять, пока не потерял – почти.
– Ты как себя чувствуешь? – спросил я.
– Лучше. А ты?
– Лучше.
Я оглянулся на нее. Она морщила лоб с очень знакомым мне выражением.
– Что? – спросил я.
Она, моргнув, повторила: «Что?» – и я тронул пальцем знакомую морщинку между бровями:
– Это зачем?
Она опустила взгляд на свои ладони, нахмурилась.
– Нет магии? – шепнул я.
– Совсем нет. – Она покачала головой.
– Дай срок. Ты всего несколько дней как умерла. – От этих слов, прозвучавших вслух, меня пробрала дрожь, и губы сами собой растянулись в оскале. – Ничего не жалко, чтобы избавиться от того чудовища.
Тисаана покивала, но она молчала, и я достаточно ее знал, чтобы видеть, как вращаются, вращаются, вращаются колесики у нее в голове.
Я поцеловал ее в лоб, вдохнул запах лимона.
– Время есть, – сказал я.
– Время есть, – отозвалась она, и я понял, что она изо всех сил старается в это поверить.
Время было.
Чуть не всю мою жизнь время становилось проклятием – его приходилось убивать, а не беречь. А теперь? Теперь я в нем купался. Время есть. Самые дивные слова. Подарок, драть его.
Мы все делали медленно. Вечером затеяли до смешного сложный ужин, наготовили столько, что вдвоем не съесть, – потому что время было. Мы ели несколько часов, перемежая изредка стаканами вина и долгими бесцельными разговорами. Потом мы развалились перед очагом и читали, то и дело прерываясь, чтобы поделиться прочитанным, так что осилили всего по несколько страниц.
Не беда. Время у нас было.
Поздно ночью мы перебрались в спальню. Тисаана поднялась и встала над моим креслом, поцеловала раз, другой, третий – все глубже, стирая черту между вопросом и требованием. Я подхватил ее на руки и унес в спальню. Мы вместе повалились на кровать. Тисаана
