обнимала меня за шею, целовала глубоко и жадно. Едва мы очутились на кровати, она стянула с меня рубашку и принялась уже за штаны, но я остановил ее, крепко прижал к кровати и хитро улыбнулся:
– Ты куда так спешишь?
Я вытянулся рядом с ней, наклонился поцеловать. Не отчаянным поспешным поцелуем – медленно, нежно лаская губами и языком. Когда она стала настойчивей, я оторвался от ее губ и рассмеялся:
– Тисаана, время у нас есть. Разве это не здорово? На все хватит. – Я пальцем, касаясь легче пушинки, погладил ее шею. – Проклятье! – И ключицы. И вниз, к разрезу рубахи. – Вся ночь наша! – Расстегнул пуговицы. И снова долгий медленный поцелуй.
– Зачем? – хрипло хихикнула она.
– Зачем?
– Если нам чего-то хочется… – Еще один поцелуй. – Зачем тянуть?
Я оторвался от нее, вздернул бровь:
– Чего-то хочется? Чего же это нам хочется?
Я неспешно трудился над пуговицами ее рубашки. Поцеловал шею, опустился к вороту. Хотелось ощутить каждый мускул под ее кожей, каждый шрам…
– К тому же, – бормотал я, – никто не скажет, что в последние дни ты не давала себе воли. Вот и мне наконец выдалась возможность получить свое.
Последняя пуговка. Рубашка распахнулась. Я отстранился, чтобы взглянуть на Тисаану. Лунный свет вливался в окно, обливал ее тело, груди, заострившиеся от холода или от возбуждения, серебрил двуцветную кожу. Волосы у нее растрепались, она из-под них смотрела на меня с откровенным голодом, приоткрыв губы, прикрыв глаза.
И бедра чуть раздвинулись, и в глазах вызов.
Чтоб меня!..
Приходилось сдерживаться. Но я коснулся только сгиба ее колена, легонько, едва касаясь, погладил внутреннюю сторону бедра. И остановился, не добравшись до того места, где она меня ждала.
Она досадливо выдохнула. Я разгладил выдох губами. Губы у нее были теплыми, податливыми. Она не хотела разрывать поцелуя, когда я снова двинулся вниз, добрался до груди, вызвав тот чуть слышный стон – ах, что за звук!
Я все водил пальцем по ее бедрам. Вниз. Вверх. Но не до самого верха. Она изогнулась.
– Что, Тисаана?
Она выдавила хриплый смешок:
– Ты жестокий!
– Жестокий? Я полагал, тебе это нравится. К тому же…
И я наконец продвинул пальцы еще выше, во влажный жар слияния бедер. Она изогнулась, резко выдохнула.
– Я для тебя стараюсь, – пробормотал я, почти не отрываясь от ее рта, и мои пальцы скользнули внутрь.
Новый стон не был беззвучным. Она комкала в пальцах простыню. Она вцепилась в меня. И теперь мне приходилось сдерживаться изо всех сил, чтобы двигаться медленно, гораздо медленнее, чем ей бы хотелось, и помнить, что надо потерпеть. Время есть.
Пожалуй, я правда был жесток.
Тисаана захлебнулась смехом, запрокинула голову.
Какой звук!
– Ты сегодня не очень внятно излагаешь, – пробормотал я и услышал в ответ несколько слов на теренском.
– В моем словаре этого не было. Ты бы меня научила.
Захлебывающийся смешок.
– Ни за что. Они тебя испортят.
Я убрал руку, и Тисаана вскинула на меня глаза. Прижала ладонь к моему голому животу. Я снова целовал ее, мы почти не разнимали губ. И она снова простонала, когда моя ладонь вернулась к ее бедрам.
– Ненавижу тебя! – выдохнула она.
– А я думаю, любишь.
Кончики моих пальцев – только самые кончики – еще ласкали ее, двигаясь вверх и вниз по всему телу, задерживаясь на узком треугольнике внизу живота, на вершинах груди, на нежной коже шеи. И я целовал, целовал, целовал ее.
Я ее хотел. Напрягался всем телом, чтобы сдержаться, потому что каждым нервом, каждым мускулом желал большего. Но пока надо было обходиться малым.
У нас было время.
Кончиком пальца я коснулся ее сердцевины, и Тисаана тихонько заскулила.
– Что такое, Тисаана? Если чего-то хочешь, ты просто попроси.
Она открыла глаза – остекленевшие, горящие желанием и чем-то более глубоким.
– Я хочу тебя, – выдавила она.
Эти слова пробудили во мне первобытную силу.
Чтобы ей!
Она вдавилась ртом мне в губы, наши медлительные поцелуи стали свирепыми, хищными. Ее жар мешался с моим, и от слияния нас отделяло малое движение бедер.
Она задержалась, заглядывая мне в глаза, губы скривились в довольной усмешке.
– Победа! – шепнула она.
И вся вжалась в меня, и я скользнул в нее, и все исчезло, кроме этого, кроме нее, кроме нашего желания получить друг друга. И если только что я дразнил ее, не замечая безмолвной мольбы, то теперь вслушивался в нее всем собой, чтобы отзываться каждым движением тела, каждым поворотом бедер. Я мог бы измерить мир звуком ее участившегося дыхания, биением ее пульса. Я наслаждался тем, что здесь и сейчас мы были такими как есть и только собой.
Хотя с ней всегда бывало трудно быть кем-то другим.
Тисаана обхватила меня, притянула к себе для долгого глубокого поцелуя. Когда он прервался, я открыл глаза и увидел ее в лунном сиянии: глаза закрыты, самозабвенное наслаждение.
Я замер. Я и не знал, что скажу, пока слова не сорвались с губ:
– А если бы нам так навсегда?
Ресницы ее затрепетали, открылись, она застенчиво улыбнулась:
– Так? Я не прочь.
Я помотал головой – мне вдруг стало не до шуток.
– Я хотел сказать, вообще. Вот как мы жили последнюю неделю. Только мы с тобой. Здесь. Если бы так не на пару недель? А на всю жизнь?
Она затихла, и я не мог понять, что было в ее долгом взгляде.
Я вдруг смутился. Сам не знал, что хочу сказать. А если и знал, слова, как всегда, перепутались по дороге от мыслей до языка.
– Ты никогда об этом не думала? – спросил я. – Когда перестанешь покорять империи, освобождать народы и спасать мир, провались он в дыру. Ты не думала…
Ты не думала остаться со мной навсегда?
Вознесенные над нами, какой дурацкий вопрос…
Но я не мог не спросить. Я вдруг понял, что сам как раз очень даже думал. Только о том и думал. Мысль засела в голове, мечта просочилась в нее так медленно, что я только сейчас ее заметил.
Я так долго жил вовсе без будущего. А теперь не мог вообразить такого, в котором бы не было ее.
А она все смотрела. Я опустил глаза.
Что это я спрашиваю? И какого жду ответа? Всего-то несколько месяцев. И у нее в голове столько всего поважнее этого.
– Забудь, – пробормотал я. – Просто я…
Но она запрокинула мне голову, чтобы снова заглянуть прямо в глаза.
– Я люблю тебя, – шепнула она.
И припала в долгом поцелуе.
Ее бедра задвигались в прежнем
