— Я получила его вчера. Я долго ждала и решила обратиться к вам. Все надеялась, что Хомер возвратится.
— Миссис, вы в курсе событий сегодняшней ночи?
— Каких, лейтенант?
— Вы ничего не слышали?
— Нет!
— Не слышали стрельбу?
— Да о чем вы говорите?
Реакция Шилин привела его в смущение.
— Группа вооруженных людей напала на «Трейд Цюрих бэнк».
— Они разрушили его банк?
Это было сказано тоном: «Поломали мою игрушку?»
— Вы должны мне помочь, миссис. Кто — «они»?
— Но об этом должны сказать мне вы, лейтенант! Откуда я могу знать?
— Не показалось ли вам в течение последних дней, что ваш муж чем-то озабочен?
Он закусил губу, встретив осуждающий взгляд Шилин и увидев в ее глазах слезы. Оплошность! Они только что похоронили дочь.
— Не обижайтесь на меня, миссис Клоппе, я взвинчен до крайности…
— Я тоже, лейтенант!
— Вы могли бы направить меня на след… Письмо явно имеет целью закрыть вам рот, чтобы вы не обратились в полицию.
— Что вы хотите знать?
— В курсе ли вы дел вашего мужа? Я имею в виду банковских дел…
По изумленному выражению лица Шилин он понял, что совершил вторую ошибку.
— Вам не угрожали?
— Угрожали? Но почему?
— Просто так, миссис… Я хотел только спросить. Могу ли я попросить вас связаться со мной, если вы заметите что-то подозрительное? А сейчас не волнуйтесь, я отдал приказ обыскать весь город… Буду держать вас в курсе событий…
Он попрощался и собрался уходить, когда она окликнула его:
— Лейтенант!
— Слушаю вас, миссис.
— Мой муж — хороший человек, очень хороший! Почему напали на его банк? Почему ему хотят сделать плохо?
* * *
— С глубоким сожалением сообщаю вам, что Комиссьоне потребовала объяснений, — сказал Габелотти.
Выражение его лица было натянутым и холодным. Несколько секунд дон Этторе молчал, давая возможность ощутить нависшую над ними угрозу. Ни на кого не глядя, он продолжил:
— Ни одна «семья» Синдиката не должна подвергаться риску в результате ошибки, допущенной некоторыми членами другой «семьи».
Сжав зубы, Итало Вольпоне задвигался в кресле, с трудом сдерживая себя. Моше заставил его поклясться не реагировать ни на какие провокации и сохранять хладнокровие. К сожалению, он знал границы своего терпения, и не в его характере было долго выслушивать завуалированные намеки Габелотти. За весь путь от Цюриха до Нью-Йорка они не обменялись ни словом, храня враждебное молчание.
Едва Итало пересек порог своего дома, он заключил Анджелу в объятия и понес ее в спальню. Не обращая внимания на присутствие в гостиной Юдельмана, Фолько и Беллинцоны, он закрылся на ключ…
Спустя час Моше постучал в дверь спальни.
— Малыш, это очень важно…
— Пошел к черту!
— Анджела, попроси его выйти. Речь идет о его безопасности.
— Итало… — прошептала она ему в ухо.
Он даже не стал раздевать ее… Он отпустил ее только тогда, когда в третий раз зарычал от удовольствия. Прерывисто дыша, она лежала на полу, широко разбросив руки и ноги… Смертельно усталая и счастливая…
Снова раздался стук в дверь.
— Итало! — позвал Моше.
— Ты дашь мне принять душ?
— Поторопись, Итало, поторопись!..
Он просунул руку под ее тело, поднял и понес в ванную. Открыв на полную мощность краны, стоя под теплыми струями, он еще раз вошел в нее.
— Нас ждет дон Этторе, Итало!
— Если хочет меня видеть, пусть понервничает.
Моше позвонил Анджело Барбе и попросил подыскать для проведения встречи нейтральное место. Они быстро сошлись на том, что встретятся в ночном клубе на Седьмой авеню.
Оба дона прибыли одновременно. Габелотти сопровождали Кармино Кримелло, Анджела Барба и два телохранителя.
Фолько Мори и Пьетро Беллинцона остались на улице.
Габелотти, Вольпоне, Кримелло и Юдельман сели за стол у края танцевальной площадки. На душе у Моше было очень неспокойно. С того времени как они спешно убрались из Цюриха, от Пиццу, Амальфи, Брутторе и Дотто не поступило еще никаких новостей. Взятие окружной полицией молочного завода породило ужасные слухи, которые докатились и до Нью-Йорка. Все, что нарушало установленный порядок, было неприемлемо для Комиссьоне. Синдикат привык решать свои внутренние проблемы без излишнего шума, не вызывая ненужных волн недовольства общественного мнения. То, что произошло в Цюрихе, было равнозначно объявлению войны государству в государстве.
— Комиссьоне, — продолжал Габелотти, — дала мне понять, что не одобряет личных инициатив, которые ставят под удар остальные «семьи».
Заметив, что Итало открыл рот, собираясь ответить, Моше торопливо сказал:
— Что вы ответили Комиссьоне, дон Этторе?
Габелотти посмотрел на него тяжелым взглядом.
— Правду, Моше правду… Я сказал, что вынужден был отправиться в Италию, чтобы выправить ошибки, допущенные не по моей вине.
— Не мог бы ты сказать, кем они были допущены? — безразлично-холодным тоном произнес Вольпоне.
Пропустив мимо ушей слова Итало, Габелотти продолжал смотреть на Юдельмана.
— Комиссьоне упрекнула меня в мягкости, Моше. И я вынужден был признать себя виновным.
— В чем, Этторе? — вежливо спросил Моше, сердце которого стучало все быстрее и быстрее.
— В том, что позволил действовать безответственному человеку, — мягко сказал Габелотти.
Вольпоне вскочил на ноги.
— Стронцо! Безответственный — это ты!
Габелотти сделал вид, что только теперь заметил присутствие Итало.
— Есть слова, которые не следует произносить, если хочешь жить долго…
Кипя от ярости, Итало процедил сквозь зубы:
— Старый тот, кто умирает первым. Постарайся это помнить.
Все! Больше ничего нельзя было сделать! Дело зашло слишком далеко.
— Господа! Господа! — начал Юдельман. — Умоляю вас! Забудьте личные разногласия! Мы должны решить главный вопрос: как вернуть два миллиарда долларов?
Этторе Габелотти встал. Его мертвенно-бледное лицо исказилось от гнева. Он ткнул пальцем в сторону Вольпоне.
— Ты — ничто! Ты делал глупость за глупостью! Ты узурпировал власть дона Дженцо. Не лезь больше в это дело! Когда я все улажу, твои наследники получат свою долю! Ты понял?
Вольпоне встал, подавшись вперед всем телом.
— Ты осмеливаешься мне угрожать! И это после того, что ты сделал с моим братом?
— Ничего плохого твоему брату я не сделал, — рявкнул Габелотти, ударив кулаком по столу. — Тварь, ты приказал убить О’Бройна!
