«Ангел».
Не выключая музыку, бегаю по пентхаусу. Найти Джесси важнее, чем отключить мучительную песню, напоминающую мне о том ужасном дне. Я направляюсь прямиком на террасу, но его там нет. Бросив сумочку, бегу в спальню, перепрыгивая через две ступеньки. Ничего. Где он?
Меня начинает охватывать паника, но тут я слышу звук льющейся воды в душе. Влетаю в ванную и резко останавливаюсь, видя сидящего на полу душевой кабинки голого Джесси, за исключением пары беговых шорт, которые насквозь промокли и облепили его бедра. Прислонившись спиной к холодному кафелю, он подтянул к себе колени и положил на них руки. Вода обрушивается на его поникшую голову.
Словно почувствовав мое присутствие, он поднимает голову и встречается со мной взглядом. Он нежно улыбается, но не может скрыть муки в глазах. Как давно он в таком состоянии? Делаю протяжный вдох облегчения, смешанного с легким раздражением, после чего, полностью одетая, захожу в кабинку и устраиваюсь у него на коленях, обхватив руками и ногами его мокрое тело.
Он утыкается лицом мне в шею.
— Я люблю тебя.
— Знаю, что любишь. Сколько кругов ты пробежал?
Он уже делал подобное раньше. Бегал кругами по Королевским паркам, чтобы отвлечься… от меня.
— Три.
— Это слишком много, — ругаю его.
Речь идет о двадцати милях от «Луссо». Это не легкая пробежка по парку, чтобы снять стресс. В данный момент его организм недостаточно окреп для такого.
— Я испугался, когда не нашел тебя здесь.
— Я вроде как поняла, — говорю с легким оттенком сарказма. Он кладет руки мне на бедра и щипает. Я дергаюсь.
— Ты должна была мне сказать, — сурово произносит он.
Возможно, мне и следовало это сделать, но он, вероятно, все бы уничтожил, а он не может бегать марафон каждый раз, когда мы не вместе.
— Я всегда возвращалась, — уверяю. — Мы не можем быть неразлучны, как сиамские близнецы.
Он делает долгий выдох и глубже вжимается в изгиб моей шеи.
— Хотел бы я, черт побери, чтобы это было так, — ворчит он. — Ты пила.
Я вдруг чувствую неловкость и беспокойство.
— Ты ел? — спрашиваю, не зная, что еще сказать. Он, наверное, сжег миллион калорий, бегая, как Форрест Гамп.
— Я не голоден.
— Тебе нужно поесть, Джесси. — Я стону. — Я тебе что-нибудь приготовлю.
Он крепче сжимает меня.
— Позже, мне удобно.
Так что я позволяю ему немного почувствовать себя удобно. Сижу у него на коленях в прилипшем к телу платье, с мокрыми волосами, и позволяю ему просто обнимать меня. Не может же быть так всякий раз, когда мы расстаемся, я так не выдержу. Мы определенно не забыли о прошлом, и я очень разочарована. Что теперь будет?
— Ненавижу эту песню, — тихо говорю, после того как мы целую вечность сидим, не разжимая крепких объятий.
— Мне нравится. Напоминает о тебе
— А мне напоминает о человеке, который мне не нравится. — Никогда не хочу ее больше слышать.
— Прости. — Он покусывает мою шею, проводя языком по всей длине до челюсти. — У меня зад затек, — бормочет он.
Это самый долгий душ в моей жизни.
— Мне удобно, — передразниваю я. Он двигает рукой и хватает меня за бедро, заставляя дернуться и взвизгнуть. — Прекрати! — воплю я. — Мне нужно тебя накормить!
— Да, нужно. И я хочу мою раздетую догола Аву, лежащую на нашей кровати, чтобы я мог на нее наброситься. — Он встает и без особых усилий, учитывая раненую руку и истощенное тело, подхватывает меня на руки.
«Моя Ава»? Это нормально. «Наша кровать»? Пока я отложу это в долгий ящик.
— Я полностью «за», но мне нужно накормить своего мужчину. — Я уже и так заставила его загнать себя до полусмерти. Я не собираюсь быть причиной его голодной смерти. — Еда сейчас, любовь потом.
— Любовь сейчас, еда потом, — бросает он вызов, выходя из душевой кабинки и усаживая меня на туалетный столик.
— Я тебя накормлю. Точка, — сообщаю сурово. Я серьезно. — Где твоя повязка?
— Точка, да? — Он берет с полки из стопки большое полотенце и начинает здоровой рукой вытирать влагу с моих волос. Я бы не отказалась от шампуня и кондиционера. — Это бы мне только мешало. — Он отмахивается от моего беспокойства.
Я начинаю дрожать, облепившее тело платье холодит, и по мне бегут мурашки. Джесси накидывает полотенце мне на спину и, взявшись за уголки, притягивает меня к себе, крепко целуя в губы. Я замечаю, как он дрожит.
— Да, точка. Мой мужчина так на меня действует.
— Твой мужчина хочет подействовать на тебя по-другому, — шепчет он, прижимаясь своим пахом к моему бедру и нежно захватывая мой рот.
— Прошу, позволь мне тебя накормить.
Он отстраняется, чуть надувшись.
— Ладно, еда сейчас, любовь потом.
Еще одно подчинение? Это, безусловно, прогресс. Обычно ничто не мешает ему овладеть мной, где и как ему заблагорассудится.
— Как твоя рука?
Он бросает взгляд на кулак, сжимающий край полотенца.
— Неплохо. Я был хорошим мальчиком и приложил к ней лед.
— Храбрый мальчик!
Он ухмыляется и тыкается носом в мой нос, потом целует меня в лоб.
— Пойдем, тебе нужно переодеться в сухое. — Он собирается снять меня с туалетного столика, но я отталкиваю его.
— Эй. — Он хмуро смотрит на меня.
— Твоя рука. Она никогда не заживет, если ты будешь повсюду меня таскать.
Спрыгнув на пол, сбрасываю промокшие балетки, расстегиваю молнию сбоку платья и стягиваю его через голову. И тут меня перекидывают через плечо и выносят из ванной.
— Мне нравится таскать тебя, — заявляет он, опрокидывая меня на середину кровати. — Где твои вещи?
— В комнате для гостей, — говорю, приходя в себя после приземления на кровать.
Он демонстративно громко ворчит, показывая свое отвращение, после чего выходит из комнаты и через несколько мгновений возвращается со всеми моими вещами, распределив их между здоровой рукой, подмышками и ртом. Он бросает все это на кровать.
— Вот.
Я лезу в сумку и достаю чистые трусики и свою огромную черную толстовку, но удобные хлопчатобумажные трусики вскоре вырывают у меня из рук. Я хмурюсь, наблюдая, как он роется в сумке и вытаскивает кружевные.
Он протягивает их мне.
— Всегда в кружевах.
Он одобрительно кивает на свое требование, и я, не колеблясь и не жалуясь, надеваю кружевные трусики, а затем слишком большую толстовку. Наблюдаю, как Джесси, сбросив мокрые шорты, меняет их на трикотажные голубого цвета. Когда он тянется вверх, его четко очерченные мышцы на спине и руках перекатываются. Усевшись на кровать, любуюсь зрелищем, пока он снова не поднимает меня и несет на кухню.
Первым делом выключаю музыку, от нее меня слегка передергивает, потом встаю перед холодильником и осматриваю полки.
— Что хочешь? — Может, пару яиц, ему, вероятно, нужен белок.
— Все равно, то же, что и ты.
Подойдя сзади, он прижимается губами к моей шее и тянется через меня за банкой с арахисовым маслом.
— Поставь обратно!
Пытаюсь схватить банку, но он уклоняется и поспешно отступает к барному стулу. Удерживая банку под мышкой, отвинчивает крышку и окунает туда палец, зачерпывая порцию. Он ухмыляется мне, засовывает палец в рот и, сложив губы буквой «О», вытаскивает его.
— Ты как ребенок.
Остановив свой выбор на курином филе, вытаскиваю его из холодильника. Я сыта, но мне придется съесть немного, если так он поесть со мной.
— Я ребенок, потому что люблю арахисовое масло? — спрашивает он с пальцем во рту.
— Нет, ты ребенок потому, как ешь арахисовое масло. Никто старше десяти не должен лазить пальцами в банки, но, хоть меня и держат в неведении относительно твоего возраста, полагаю, тебе все же больше десяти.
Обжигаю его полным отвращения взглядом, нахожу фольгу и заворачиваю цыпленка в пармскую ветчину, а затем раскладываю на противне.
— Не суди, пока не попробуешь. Вот. — Он тянется пальцем в арахисовом масле через кухонный островок и тот оказывается у меня перед носом. Я морщусь. Терпеть не могу арахисовое масло.
