— Так ты поэтому ко мне на хер запрыгнула? Чтобы не попёр? Или всё-таки тепла захотелось? Путаешься в показаниях, — прищур его глаз мне нравится всё больше и больше. Хоть и страшит слегка.
— А ты мент, что ли? — отвечаю вопросом на вопрос.
— Нет. Я наоборот.
— Это как? — допытываюсь, пользуясь случаем. Раз уж ответил. — Бандит?
Кривит уголок рта, то ли улыбаясь, то ли потешаясь над несмышлёной дурочкой.
— Оно тебе не надо. Поверь мне, — и по тембру его голоса я понимаю, что действительно не надо. По крайней мере, сейчас.
Хотя, честно говоря, мне совсем не страшно узнать, кто он такой. Ну и пусть бандюк, пусть хоть разбойник с большой дороги. Он мне нужен. И, наверное, я ему тоже. Ведь это так хреново — существовать одному.
— А то, что было вчера, это… Ты был под чем-то, да? — уже обнаглела я. Однако Молох не торопился слать меня на хрен, как частенько случалось до этого. Долго раздумывал, говорить мне или нет, а потом всё же пояснил:
— Последствия ранения в голову. Редко, но случается. В такие моменты я теряю связь с действительностью и могу сделать, что угодно. Могу убить, четвертовать, на запчасти разобрать. Поэтому, если не хочешь, чтобы с тобой произошло что-то подобное, беги. Сразу же, как только увидишь, что я становлюсь неадекватным, вали куда глаза глядят. Обычно этому предшествуют некоторые симптомы, и я по-быстрому заваливаюсь спать, выпив гору седативных. Но может и резко накатить. Тут уж как повезёт. Не мне. Тебе.
Я замерла с открытым ртом и даже слов сочувствия не нашлось. Вряд ли, конечно, Молоху хотелось бы, чтобы я его пожалела.
Это же что получается? Вчера он мог меня на куски порвать? А я, дура, с водичкой к нему, да в постельку голышом.
— А это… Не лечится?
Похоже, лимит ответов был исчерпан, и Молох, наградив меня тяжёлым взглядом, поиграл желваками.
— Если что-то не устраивает, можешь собирать шмотьё и валить. Тебя здесь никто не держит. Это ясно?
— Я не потому спросила, что боюсь. Просто тебя… — проглотив слово «жалко», промямлила: — Не хочется, чтобы с тобой что-то случилось.
— Моя судьба — не твоя проблема, — сказал он мне и поднялся на ноги. — Я уехал. Деньги на холодильнике.
Уезжал он обычно дня на два, три, а то и на всю неделю. Где был и чем занимался — оставалось для меня загадкой, как бы я ни пыталась разведать. Бабы у Елисея не было. По крайней мере, постоянной. Иначе я бы заметила. Пусть даже не её саму, но хоть какие-нибудь следы. От него никогда ничем не пахло, никаких мелочевок, вроде помады или лифчика, случайно забытых в машине. И да, я следила. Ревниво, дотошно. Я стала собственницей, и он мне позволил. Позволил тем, что не выгнал после нашего первого раза. А потом и тем, что всё повторил.
Однажды, вернувшись домой слегка поддатым, снял у порога ботинки и, швырнув мне в руки пальто, прошёл, покачиваясь, в ванную. Повесив пальто на вешалку, я засеменила следом. Было как-то странно видеть Елисея пьяным. Он даже курить себе запрещал обычно, хотя пачка зачем-то всё время лежала на столе, и мне было запрещено её трогать.
— Ты в порядке? — заглянула в приоткрытую дверь, где он, оперевшись на края раковины, смотрел на себя в зеркало. Долго, не моргая даже.
— Чего хочешь? — буркнул, наконец, оторвавшись от созерцания себя любимого, и плеснул в лицо воды.
— Ты пил?
— Нет. Я бухал. Ещё вопросы?
— Что-то случилось?
Мой вопрос остался без ответа, а сам Елисей, бросив полотенце на стиральную машину, прошёл мимо меня, кого-то вызванивая по мобильному.
— Молох? — услышала я из динамика, а потом дверь за ним в спальню закрылась. Тихонечко подкралась, припала к гладкой поверхности ухом.
— Я не буду выполнять заказ. Вы не сказали мне, что там ребёнок. Я баб и детей и трогаю, — послышался его голос, а я наморщила лоб, пытаясь въехать в суть разговора. И, кажется, начала понимать… — А я сказал, я не работаю с детьми и бабами. Всего доброго.
Молох… Не трогает баб и детей… Заказ… Что всё это значило, я пока не осознавала до конца. Но тревога с той минуты надёжно засела в моей душе.
Он резко распахнул дверь, и я, не успевшая вовремя свалить, уставилась на него огромными глазами.
— Подслушиваешь, значит? — пригвоздил меня к месту своим взглядом, а затем дёрнул на себя, затаскивая внутрь спальни. На тумбочке я заметила сломанную сим-карту, а рядом разобранный телефон. Но зацепиться за эту мысль толком не успела.
Елисей повалил меня на кровать и, задрав мой халат, расстегнул ширинку на своих джинсах. Я только всхлипнула, когда он толкнулся в меня, и крепко зажмурилась, стискивая коленками его талию.
— Не зажимайся, так легче будет.
Кому будет легче, он не уточнил. Наверное, всё же речь шла о его удобстве, потому что я, даже расслабившись, испытала боль. Правда, она довольно быстро ослабела, а затем и вовсе прекратилась, а между ног стало влажно.
Я смотрела на его лицо, такое красивое, хоть и немного уставшее, видела, как мелькают надо мной его кобра и мишень на сердце. Коснулась прицела указательным пальцем, распахивая ноги шире, а Молох остановился, склонился к моим губам. Я было подумала, что он хочет меня поцеловать, и даже приоткрыла рот, подавшись ему навстречу, но ошиблась.
— Не трогай, — прошептал он мне и продолжил врезаться между моих бедер.
— Почему нет? — заскулила, коснувшись его груди ладонями. — Я хочу.
— Потому что я не разрешал.
Его движения во мне стали быстрыми, грубыми, и я, запрокинув голову, жалобно застонала. Но его это не остановило.
— Ты не этого хотела, когда под меня лезла? — схватив меня за подбородок, продолжил пытку, только теперь ещё быстрее.
— Этого. Я хотела этого, — в ответ вонзаюсь в его плечи, а Елисей, сжав моё горло, приподнимается и, взяв меня под ягодицы, приподнимает вверх, чтобы войти до упора.
— Тогда не скули.
ГЛАВА 24
ГЛАВА 24
Мы начали говорить. Он всё так же в основном отмалчивался, но я трепалась без умолку, и это больше не воспрещалось. Озвученные мною вопросы так и оставались без ответа, но теперь Елисей не прогонял меня из дома и даже питался моей стряпнёй. При этом никогда не стеснялся сказать в лицо, что я приготовила «дерьмо, которое даже дворовая собака жрать не будет». Чуть реже я получала похвалу. В основном молчаливую, но за Молоха говорил его аппетит.
Я же, желая угодить любовнику, с завидным упорством училась новым позам в постели и рецептам из кулинарных блогов. Больше всего Елисею нравились блины и когда я была сверху. Цинично и без всяких прелюдий он трахал меня полночи, а потом, хлопнув по заднице, поворачивался набок и тут же вырубался. Не могу сказать, что на тот момент меня что-то не устраивало. Он меня содержал, да и в плане близости всё обходилось без насилия и боли, а я была уверена, что теперь он меня не выбросит. И обоим всё нравилось. Так мне казалось.
До тех пор, пока он не принёс мои документы… Швырнув бумаги на диван, присел в кресло, молча уставился на меня. Я застыла, вперившись ошарашенным взглядом в его лицо в ответ.
— Паспорт готов. Теперь ты законопослушная гражданка.
— Спасибо, — настороженно ответила я.
— Вещи собирай. Я чемодан тебе купил. Завтра отвезу к этой твоей тётке, — глаза опускает, смотрит в пол задумчиво.
А я опускаюсь на диван и молча взираю на него. Это всё? Вот так вот выкинет меня? Эх, наивная идиотка. Ничему меня годы скитаний по улицам не научили. Нельзя верить, нельзя привязываться. А я, блядь, ещё и влюбиться умудрилась.
— Не надо, — чувствую, как глаза становятся влажными, жую нижнюю губу. — Пожалуйста. Я без тебя пропаду.
Он вздыхает. Ясно, что ожидал этих слов. Но нытьё его мало беспокоит. Грубый он мужик. Грубый и жестокий.
— Я тебе уже говорил, семьи у нас не получится. Ты дура ещё, не понимаешь, с чем играешь.
— Я понимаю. Я всё понимаю. И готова принять тебя таким, какой ты есть. Не отталкивай. Ты же больше не найдёшь такую. А я верна тебе буду. Хоть на край света за тобой пойду.
