Я не принимала сознательного решения позволить ему вывести меня из помещения. Но всё же я шагала как послушный золотистый ретривер.
Наоми и Лина наполовину вскочили со своих мест, выглядя обеспокоенными. Но я покачала головой. Я могла с этим справиться.
Он вывел меня из чрезмерно жаркой комнаты к гардеробу, и меньше чем через минуту я стояла на тротуаре возле похоронного бюро, оставив позади ошеломляющую толпу и гул разговоров. Сегодня была пасмурная зимняя среда. Мои очки запотели от резкой перемены температуры. Набухшие свинцово-серые тучи нависали над головами, обещая снегопад к концу дня.
Папа любил снег.
— Вот, — раздражённо сказал Люсьен, суя мне в руки пальто.
Он был высоким, тёмным и злобным.
Я была низенькой, светленькой и великолепной.
— Оно не моё, — сказала я.
— Оно моё. Надень, пока не замёрзла насмерть.
— Если надену, ты уйдёшь? — спросила я.
Я хотела побыть одна. Перевести дыхание. Сердито посмотреть на облака и сказать папе, что я скучала по нему, что я ненавидела рак, что если пойдёт снег, то я лягу на спину и сделаю ему снежного ангела. Может, у меня даже будет время выпустить несколько слезинок, которые я заточила в себе.
— Нет, — он взял дело в свои руки и накинул пальто на мои плечи.
Оно было из толстого, тёмного материала, похожего на кашемир, с гладким сатиновым подкладом. Богатое. Сексуальное. Оно тяжело покоилось на мне подобно утяжелённому одеялу. Оно пахло… Божественно — не подходящее слово. Изысканно опасно. Запах этого мужчины был афродизиаком.
— Ты сегодня ела?
Я моргнула.
— Что?
— Ты сегодня ела? — он раздражённо чеканил каждое слово.
— Сегодня ты не имеешь права рявкать на меня, Люцифер, — но моим словам недоставало привычного пыла.
— Значит, нет.
— Ну извини нас за то, что мы завтракали вином и виски.
— Иисусе, — пробормотал он и потянулся ко мне.
Вместо того чтобы отпрыгнуть или врезать ему по горлу приемом из карате, я ошеломлённо стояла на месте. Он неловко пытался меня обнять? Полапать?
— Ты что делаешь? — пискнула я.
— Стой смирно, — приказал он. Его ладони скрылись в карманах его пальто.
Он был ровно на 30 см выше меня. Я знала, потому что однажды мы это измерили. Его отметка карандашом до сих пор виднелась на моём кухонном косяке. Часть истории, которую мы оба притворно не признавали.
Он достал одну сигарету и стильную серебряную зажигалку.
Даже плохие привычки не могли контролировать Люсьена Роллинса. Этот мужчина позволял себе одну сигарету в день. Его самоконтроль казался мне раздражающим.
— Ты уверен, что хочешь использовать свой единственный перекур сейчас? Время-то ещё полдень, — подметила я.
Сердито глядя на меня, он прикурил сигарету, убрал зажигалку в карман, затем достал телефон. Его пальцы запорхали над экраном, затем он убрал гаджет обратно в пиджак. Он выдернул сигарету изо рта и выдохнул синеватый дым, сверля меня глазами.
Каждое движение было хищным, экономным и взбешённым.
— Тебе не нужно со мной нянчиться. Ты пришёл. Теперь ты волен уйти. Уверена, в среду у тебя есть дела поважнее, чем торчать в Нокемауте, — сказала я ему.
Он смерил меня взглядом поверх сигареты и ничего не сказал. Этот мужчина имел привычку изучать меня так, будто я была чем-то завораживающе гнусным. Я так смотрела на садовых слизней на заднем дворе.
Я скрестила руки на груди.
— Ладно. Если ты так решительно настроен остаться, почему моя мама сказала, что она тебе обязана? — спросила я.
Он продолжал молча смотреть на меня.
— Люсьен.
— Слоан, — он прохрипел моё имя как предупреждение. И вопреки ледяным пальцам холода, скользившим по моему позвоночнику, я почувствовала, как во мне разворачивается нечто тёплое и опасное.
— Тебе обязательно вечно быть таким несносным? — спросила я.
— Я не хочу сегодня ссориться с тобой. Не здесь.
Какой унизительный поворот событий — мои глаза мгновенно переполнились горячими слезами.
Очередная головокружительная волна горя накрыла меня, и я силилась её сдержать.
— Не будет новых историй, — пробормотала я.
— Что? — рявкнул он.
Я покачала головой.
— Ничего.
— Ты сказала, что не будет новых историй, — подтолкнул он.
— Я говорила сама с собой. У меня больше никогда не будет нового воспоминания о папе, — мой голос надломился, к моему бесконечному смущению.
— Бл*дь, — пробормотал Люсьен. — Присядь.
Я была слишком занята попытками скрыть слёзы от своего худшего врага и почти не заметила, как он не слишком деликатно толкнул меня к обочине. Его ладони снова пошарили в карманах пальто, и перед моим лицом появился носовой платок.
Я поколебалась.
— Если смажешь сопли на моё пальто, я заставлю тебя купить мне новое, а ты не можешь себе это позволить, — предупредил он, помахивая платком.
Я выхватила платок из его руки.
Люсьен присел на бордюр рядом со мной, старательно сохраняя между нами расстояние в несколько дюймов.
— Я не хочу слушать, как ты ноешь о том, что запачкал свой пафосный костюм, — проворчала я, затем шумно высморкалась в его нелепый носовой платок. Кто вообще сейчас носит с собой многоразовые тряпки для соплей?
— Постараюсь контролировать себя, — кротко сказал он.
Мы молча сидели, пока я изо всех сил старалась взять себя в руки. Я запрокинула голову и посмотрела на тучи, повелевая слезам высохнуть. Люсьен — это последний человек на свете, перед которым я хотела быть уязвимой.
— Ты мог бы отвлечь меня нормальной славной ссорой, знаешь ли, — обвинила я его.
Вздохнув, он выпустил ещё одно облачко дыма.
— Ладно. С твоей стороны было глупо и эгоистично не поесть сегодня утром. Теперь твоя мать стоит внутри и беспокоится о тебе, и ты делаешь этот день ещё хуже для неё. Твои друзья и сестра беспокоятся, что ты не справляешься. А я торчу тут с тобой и слежу, чтобы ты не хлопнулась в обморок, а они могли продолжить скорбеть.
Моя спина выпрямилась.
— Ну спасибо большое за твою заботу.
— Перед тобой сегодня стояла одна задача. Поддержать твою мать. Стать для неё опорой. Разделить её горе. Сделать всё, в чём она нуждается сегодня. Ты потеряла отца, но она потеряла своего спутника жизни. Ты сможешь оплакать свою потерю позднее. Но сегодняшний день сводится к ней, и заставлять её беспокоиться о тебе — пи**ец как эгоистично.
— Ты такой говнюк, Люцифер, — проницательный, не совсем ошибающийся говнюк.
— Возьми себя в руки, Пикси.
Старое прозвище оказало нужный эффект, заблокировав неуёмную печаль дерзкой вспышкой ярости.
— Ты самый высокомерный, узколобый…
Помятый пикап с эмблемой закусочной Нокемаута с визгом остановился перед нами, и Люсьен передал мне свою сигарету.
Он встал, когда стекло опустилось.
— Держите, мистер Роллинс, — Бин Тейлор, тощий и по жизни маниакальный управляющий закусочной высунулся и передал Люсьену бумажный пакет. Бин каждый день с утра до вечера ел вкусности во фритюре и не набирал ни единого лишнего килограмма. Но стоило салату лишь прикоснуться к его губам, как он начинал жиреть.
Люсьен передал ему купюру в 50 долларов.
— Сдачу оставь себе.
— Спасибо, дружище! Очень сожалею по поводу твоего папы, Слоан, — крикнул он из окна.
Я слабо улыбнулась.
— Спасибо, Бин.
— Надо возвращаться. Я оставил жену за главную, а у неё вечно драники подгорают.
Он уехал, а Люсьен плюхнул пакет мне на колени.
— Ешь.
С этим приказом он развернулся на пятках и зашагал обратно к входу в похоронное бюро.
— Видимо, пальто я оставлю себе, — крикнула я ему вслед.
Я проводила его взглядом, и когда убедилась, что он внутри, то открыла пакетик и обнаружила внутри своё любимое буррито к завтраку, крепко завёрнутое в фольгу. Закусочная не оказывала услуги доставки. И Люсьен не должен был знать моё любимое блюдо на завтрак.
— Бесит, — буркнула я себе под нос, после чего бегло поднесла фильтр его сигареты к губам, где почти ощущала его вкус.
