Отчего-то грудь герцога, словно железный обруч стянул. Где-то в горле появился противный вязкий ком, стало трудно дышать. Он легко поцеловал тонкие пальчики Флер, а затем, чуть поколебавшись, обхватил её подбородок сильными пальцами, заставляя королеву поднять голову, нежно коснулся губами её таких желанных губ, задержался на несколько долгих мгновений, запоминая их вкус, и быстро покинул покои.
В глубине души герцога взвыла мрачная тоска. Нэвил абсолютно точно понял, королева Эборна только что лично попрощалась со своим советником…
Королева проводила взглядом Нэвила. Отложила книгу в сторону и слегка хлопнула по колену:
– Рок, – позвала тихо.
Пёс тут же поднялся и положил тяжёлую голову на указанное место, уткнулся носом в большой живот, внимательными влажными глазами уставился в глаза королевы, ожидая ласки.
– Прости, дружок, – Флер положила руку на широкий лоб, с нежностью потрепала жёсткую шерсть, – с каждым днём мне всё тяжелее гулять с тобой. Ничего, скоро всё изменится, – королева с любовью и нежностью погладила живот, – и мы с тобой ещё поиграем в парке.
Пёс тяжело вздохнул и лизнул руку любимой хозяйки. Он подождёт. Он всё понимает.
40. Роды
Отдав себя, ты сохранишь навеки
Себя в созданье новом — в человеке.
У. Шекспир
Схватки начались ночью. Сначала всё было терпимо, и фрейлины, выдернутые из спален, счастливо улыбались, переговаривались, помогая Флер переодеться и подготавливая кровать. Затем пришла повитуха, и всё завертелось. Роды шли медленно. Когда схватки начали доставлять Флер сильную боль, его величество бесцеремонно выставили за дверь, не обращая внимания на протесты и угрозы.
И вот его величество уже пять часов сидел в гостиной под закрытыми дверями покоев своей королевы. Его лицо осунулось, а непослушные руки подрагивали. Ещё никогда ему не было так страшно. Ему никто ничего не говорил. Лишь иногда из-за двери слышался тяжёлый протяжный стон Флер. И тогда его величество начинал беситься – метаться, как раненый зверь, и бить кулаками в каменные стены, сбивая костяшки в кровь. Наконец, из комнаты вышла бледная растерянная повитуха.
– Ваше величество, королева очень слаба, – усталая женщина прятала глаза, – Я не могу остановить кровь. Вы должны быть готовы…
– К чему?!! – взревел Фернан, хватая за горло уставшую женщину и припечатывая её к каменной стене. – Говори! Или, клянусь, убью прямо здесь!
Герцоги Милонский и Арельский схватили короля за руки, стараясь разжать железную хватку.
– Ваше величество, прекратите! Вы же её чуть насмерть не придушили!
Фернан нехотя отпустил повитуху и рыкнул:
– Лекарей сюда! Всех! И не дай Бог с моей королевой что-то случится…
Всем лучшим лекарям, во главе с Мэрдоком, заранее приказали прибыть во дворец и быть готовыми в любую минуту. Уже неделю они жили в Эрителле. Когда им сообщили, что роды начались, они собрались и ожидали в одной из гостевых комнат. Так что, буквально через несколько минут трое серьёзных мужчин с чемоданчиками, в которых прятали инструменты, вошли в покои королевы.
Время опять потянулось бесконечно долго… Из покоев Флер периодически выбегали фрейлины за горячей водой или чистыми простынями. Наконец, из комнаты послышался крик младенца. Но на лице короля не отразилось ни радости, ни облегчения. Когда Мэрдок вышел из покоев с перепачканными кровью закатанными по локоть рукавами белой рубахи, на его лице отражалась безмерная скорбь…
Фернан всё понял без слов и, по-звериному зарычав, молнией метнулся в покои Флер. У стены горой лежали простыни, перепачканные кровью. Их было так много… Их боялись выносить, чтобы не спровоцировать короля. Казалось, комната пропиталась тошнотворным металлическим запахом.
Королева лежала на кровати бледная до голубизны, с посиневшими губами. В огромных глазах цвета горького шоколада уже затухала жизнь. Прекрасные тёмно-каштановые локоны разметались по подушкам, прилипли к мокрому от пота лбу. На покрывале, которым накрыли королеву, уже проступали бурые пятна. Кровь не хотела останавливаться.
– Нет, нет, нет…– словно в горячечном бреду быстро бормотал Фернан, осыпая ослабшие тонкие руки поцелуями, касаясь своими губами холодных губ жены, – Не смей опять бросать меня! Слышишь? Ты не можешь вот так уйти! Не можешь! Только не ты. Любовь моя! Флер! Нет, нет, нет…
Фрейлины плакали, мужчины отворачивались, тайком вытирая слёзы. Герцог Милонский бросился вон, чтобы не зарыдать в голос.
– Фернан…– тихо прошептала королева, – прости меня...
– Нет, Флер, нет, любимая, нет! Не смей меня бросать! – король обсыпал её ещё живое лицо быстрыми колючими поцелуями, целовал холодные губы, словно стараясь вдохнуть в неё жизнь, отдать ей свои силы.
– Люблю тебя… – чуть слышно на последнем выдохе уронила королева, и смерть окончательно забрала её светлую душу.
Король страшно взревел, прижимая к груди уже бездыханное тело той, которую позволил себе полюбить. Он отказывался её отпускать. Отказывался без неё жить…
Где-то в замке протяжно, со смертельной тоской завыла огромная серо-голубая собака…
*****
Король баюкал мёртвое тело Флер, как ребёнка, уставившись в стену невидящим взором. Мэрдок попытался сказать что-то его величеству, но тот так глянул на него глазами, полными безумия, что лекарь предпочёл больше не попадаться ему на глаза.
Трое герцогов, напуганные состоянием короля, с трудом оторвали его от Флер. Они насильно оттащили упирающегося и выкрикивающего проклятья монарха в его личные покои. Там Мэрдок, повинуясь приказу герцога Милонского, насильно влил в короля успокоительную настойку, пока трое герцогов с трудом удерживали разъярённого мужчину. У Фернана началась горячка с сильнейшим бредом. Он постоянно звал супругу, мечась в поту по мокрым простыням. Поседевший за одну ночь Нэвил постоянно, без сна в пустых глазах, сидел рядом и без его позволения к королю не подходили даже лекари. На второй день жар начал спадать, но король по-прежнему бредил.
Тело королевы Эборна Флер поместили в тяжёлый саркофаг из бледно-розового мрамора в королевской усыпальнице. Вопреки обычаю, на саркофаге не стали делать надписей, предпочитая дождаться распоряжений короля.
К вечеру третьего дня король пришёл в себя, но отказывался от еды и питья. Он лежал в кровати, уставившись в потолок такими же пустыми, как у Нэвила, глазами. Герцог Милонский попытался предложить королю посмотреть на долгожданного ребёнка, надеясь, что это пробудит его интерес к жизни, но удостоился лишь мрачного:
– Уйди! Убью…
Наконец, утром Фернан потребовал одежду и на ослабевших ногах с помощью дяди спустился в усыпальницу королей, где покоилась его Флер. Там Нэвил решился передать королю письмо, опечатанное личной печатью королевы. Дрожащими руками его величество взломал сургуч. Когда он читал строчки, выведенные рукой ещё живой Флер, ему казалось, что он слышит её нежный чарующий голос.
«Мой любимый Фернан!
Если ты читаешь это письмо, значит, меня нет с тобой. Не огорчайся, дорогой мой. Я так хочу, чтобы ты был счастлив! Без оговорок, без оглядок – просто счастлив. Мне бесконечно жаль, что мой путь рядом с тобой закончился. Но, согласись, это было замечательное время. И я безмерно тебе благодарна за каждую минуту, проведённую рядом. С тобой моя жизнь заиграла новыми красками, подарила новые ощущения. Мне было ужасно интересно завоёвывать тебя. И было ужасно интересно оказаться завоёванной тобой. Ты показал мне, что такое любовь мужчины и научил меня любить. Это было чудесно, несносный ты мой король!
Я знаю, что тебе будет очень трудно. Знаю, что ты не захочешь увидеть ребенка. Я надеюсь, что он жив, и с ним всё в порядке. Я ведь не могу заглянуть в будущее…, а мне так этого хочется. Прошу тебя, любовь моя, не отталкивай его. Ему будет еще тяжелее, чем тебе. У него с рождения не будет матери. Значит, у него останешься только ты. Тебе придётся найти для него любовь так же, как ты нашёл её для меня. Ведь он – всё, что осталось от меня в твоём мире. В нашем ребёнке есть ты, и есть я. Это то замечательное, что мы сделали вместе с тобой с большим удовольствием (не улыбайся, мне стыдно это писать). Для начала, хотя бы посмотри на него. Вдруг он тебе понравится?
