У меня нет возможности обдумать этот вопрос, так как мой телефон вибрирует в кармане. Это моя мать. Снова. Сегодня утром я проснулась от нескольких пропущенных текстовых сообщений от нее, уловив разглагольствования из нескольких пропущенных текстовых сообщений прошлой ночью. Я стала периодически блокировать ее номер, просто чтобы немного успокоиться от того, что она разрывает мой телефон. Это одна тирада за другой по поводу моего разрыва с Престоном. Больше нечего сказать по этому поводу. Во всяком случае мне.
Но, похоже, моя мать полна решимости заставить меня поговорить об этом. Я смотрю на свой телефон и обнаруживаю, что она перестала писать сообщения и теперь звонит мне. Я отправляю звонок на голосовую почту как раз в тот момент, когда появляется сообщение 911 от Бонни, предупреждающее меня о том, что наступил судный день.
— Что случилось? — Стеф наклоняется ко мне через плечо, явно встревоженная тем, что кровь отхлынула от моего лица.
— Мои родители здесь.
Ну, не здесь. В моем общежитии. Бедняжка Бонни находится в ловушке, ожидая дальнейших инструкций.
Бонни: “Что мне с ними делать?”
Я: “ Отправь их в кофейню. Я встречу их там.”
Я знала, что это произойдет. Я уклонялась от звонков и сообщений, стараясь держаться подальше. Но это был только вопрос времени, когда они придут за моей расплатой.
Никто не бросит моего отца.
Я отказываюсь от ланча с извинениями и тащу задницу обратно в кампус с подскочившим давлением. После короткого телефонного звонка лучшее, что я могла сделать, это заманить их в общественное место. Мои родители не посмели бы устроить сцену. Здесь у меня есть стратегическое преимущество — и путь к отступлению.
И все же, когда я захожу в кафе и вижу, как они сидят у окна в ожидании своей дочери-мошенницы, я с трудом переставляю ноги. Независимо от того, сколько мне лет, мне все еще шесть лет, я стою в нашей гостиной, когда мой отец ругает меня за то, что я пролила фруктовый пунш на платье перед фотосессией с рождественской открыткой, после того, как он специально сказал мне, что мне можно пить только воду, в то время как моя мама стоит в напряжении в углу у барной тележки.
— Привет, — приветствую я их, перекидывая ремешок сумочки через спинку стула. — Извините, если заставила вас ждать. Я обедала с друзьями в городе…
Я останавливаюсь, когда вижу выражение нетерпения на лице моего отца. Он одет в костюм, один рукав закатан, чтобы показать часы. Я получила сообщение. Ясное. Он пропускает собрания и кто знает, какие еще события, меняющие мир, чтобы позаботиться о своем заблудшем отпрыске. Как я смею заставлять его соизволить стать родителем?
А еще есть дорогая мама, которая постукивает наманикюренными ногтями по своему кожаному клатчу от Шанель, как будто я тоже задерживаю ее. Честно говоря, я не могу сказать, какого черта она делает весь день. Я уверена, что где-то в ее расписании есть разговор с поставщиком провизии. Ее недели — это бесконечная череда решений, таких как курица или рыба.
На долю секунды, когда они оба смотрят на меня с раздражением и презрением, я вижу шаблон их жизни, наложенный на мое будущее, и это зашивает мне бок. Мое горло сжимается. Полномасштабная паника взрывается в моей нервной системе. Я представляю, каково это, должно быть, чувствовать себя тонущим.
Я больше не могу так жить.
— Я рада, что вы здесь, — начинаю я, но папа поднимает руку. Пожалуйста, заткнись, говорит рука. Тогда ладно.
— Я полагаю, вы должны извиниться перед нами, юная леди. — Иногда я задаюсь вопросом, использует ли мой отец этот термин, потому что на мгновение он забыл мое имя.
— Действительно, на этот раз ты зашла слишком далеко, — соглашается моя мама. — Ты хоть представляешь, какое смущение ты заставила нас испытывать?
— Вот что сейчас произойдет. — Папа не смотрит на меня, вместо этого просматривая электронную почту на своем телефоне. Все это подготовленная речь, в которой не предусмотрено мое участие. — Ты извинишься перед Престоном и его родителями за этот эпизод. После чего они согласились на возобновление ваших отношений. Затем ты возвращаешься домой на выходные, пока мы решаем, как действовать дальше. Боюсь, в последнее время мы позволили тебе слишком много свободы.
Я пристально смотрю на него.
Когда я понимаю, что он говорит серьезно, я издаю недоверчивый смешок.
— Эм, нет. Я не могу этого сделать.
— Извини. — Моя мама поправляет свой шарф, что-то вроде нервного тика, который у нее возникает, когда она остро осознает, что не может огрызнуться на меня перед таким количеством свидетелей. — Твой отец не оставляет тебе выбора, Маккензи.
Что ж, по крайней мере, один из них знает мое имя. Я пытаюсь представить, как они выбирают имена для детей. Если когда-нибудь и был момент, когда они с нетерпением ждали ребенка, то именно тогда, верно?
— Я не буду снова встречаться с Престоном. — Мой тон не допускает возражений. Так что, конечно, я получаю одно.
— Почему бы и нет? — Мама раздраженно причитает. — Не будь дурой, милая. Из этого мальчика получится верный, порядочный муж.
— Верный? — фыркаю я достаточно громко, чтобы привлечь взгляды нескольких соседних столиков.
Папа хмуро смотрит на меня.
— Говори потише. Ты привлекаешь внимание.
— Поверь мне, когда я говорю, что Престон не предан никому, кроме самого себя. Я избавлю вас от подробностей. — Например, о том, что он был обманщиком, который, вероятно, дурачился с того момента, как мы встретились. Как в некотором смысле он спас нас обоих, потому что я тоже не была святой. — Но достаточно сказать, что у нас больше нет связи. — я колеблюсь. Потом я думаю: к черту все это. — Кроме того, я встречаюсь кое с кем еще.
— С кем? — безучастно спрашивает мама, как будто Престон был последним мужчиной на земле.
— Местным, — отвечаю я, потому что знаю, что это сведет ее с ума.
— Достаточно.
Я подпрыгиваю, когда мой отец швыряет свой телефон на стол. Ха. Кто сейчас привлекает внимание?
Осознав, что он натворил, папа понижает голос. Он говорит сквозь стиснутые зубы.
— Это неповиновение прекратится сейчас же. Я больше не буду поддаваться на твои провокации. Ты извинишься. Ты заберешь мальчика обратно. И вы вернетесь в колею. Или можешь попрощаться со своими денежными пособиями и кредитными карточками. — Его плечи трясутся от сдерживаемой ярости, поскольку теперь я полностью завладела его вниманием. — Так помоги мне, я отрежу тебя, и ты точно увидишь, каким холодным и темным может стать этот путь.
Я ни на секунду в нем не сомневаюсь. Я всегда знала, что он безжалостен, когда дело касалось меня. Никакого сюсюканья. Никакого специального отношения. Раньше это меня пугало.
— Вот что я тебе скажу, — говорю я, снимая сумочку со спинки стула, — вот мое встречное предложение: Нет.
Его глаза, того же темно-зеленого оттенка, что и мои собственные, сверкают неодобрением.
— Маккензи, — предупреждает он.
Я лезу в свою сумку.
— Делай то, что должен, но я устала жить в страхе разочаровать вас обоих. Меня тошнит от того, что я никогда не соответствую твоему идеалу. Я сыта по горло тем, что убивала себя, чтобы сделать вас счастливыми, и постоянно терпела неудачу. Я никогда не буду той дочерью, которую ты хочешь, и я больше не пытаюсь.
Я нахожу то, что ищу, в своей сумочке. Впервые в жизни мои родители потеряли дар речи, наблюдая, как я заполняю чек.
Я пододвигаю его через стол к отцу.
— Вот. Это должно покрыть то, что вы потратили за первый семестр. Я решила, что мои интересы лежат в другом месте.
Мне больше нечего сказать — и я уверена, что этот взрыв безумия и храбрости не продлится долго, — я задерживаю дыхание, встаю из-за стола и выхожу, не оглядываясь назад.
Просто так, я бросила колледж.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Маккензи
Я жду на пороге дома Купера, пока он вернется домой с работы в тот вечер.
