"Мне с тобой детей не рожать…"
"Знаешь, сколько еще таких будет?"
Она замужем.
У нее своя семья.
У нее другой.
Человек, которого она любит… Которому теперь улыбается.
Он, должно быть, лучше всех…
Отболело. Справилась. Молодец.
А он — кет.
"Я думала, мы друзья…"
"…я хочу, чтобы ты тоже был только моим…"
"Я хочу, чтобы ты меня раздел, Сережа…"
"Се-рёжа…"
"Я тоже, Сережа, выше неба…"
"Меня тошнит от тебя, Градский!"
Шесть лет прошло, а ощущение, словно вчера все это происходило. Разве так бывает? Разве это нормально? Он стал другим. У него в жизни совсем иные приоритеты появились. Ответственность. Зрелость. Ощутимая сила.
Почему же он так легко и бесконтрольно трансформировал в свою старую оболочку и повторно прожил то, что с течением времени должно было превратиться в блеклые воспоминания?
В груди нещадно заломило, не позволяя вдыхать и выдыхать. Резало, словно там раскрутили ту же хреновину, что однажды всадили в бедро во время штурма в Киеве. Узнал название позже — сюрикэн[1]. Думал, в "уголовном" мирная жизнь началась, больше не столкнется… Долбануло на личном, когда он без экипировки.
Николаю Ивановичу тоже не спалось в ту ночь. Ломал себе голову, правильно ли поступил, связавшись с этой девчонкой? Думал, старый идиот, что благодаря ей получится Сергея растормошить. Надеялся, как последний кретин, что через нее Серегу к себе в холдинг заманит. Господи, да хрен с ним, с холдингом! Он сына счастливым видеть хотел… А сделал что? Вытащил наружу то, что вообще никому не нужно.
Тяжело кряхтя, Николай Иванович сел на постели. Свинтив крышку, жадно хлебнул "Ессентуки".
— Старый баран, — сердито ругал себя уже вслух, растирая ноющее на перемену погоды колено.
— С кем ты разговариваешь? — закопошилась среди одеял Валентина Алексеевна.
— Сам с собой. Дожил, мать вашу… — рыкнул бессильно. Судорожно перевел дыхание, чувствуя, как в груди болезненно заныло сердце. — Ух, — выдохнул сердито и в то же время потерянно. — Ничего не прошло, Валя, — с дрожью в голосе поведал жене. — Он же от всего отключился. Видимость только создает, что с нами. А сам все там же, на дне, медленно загибается…
[1] Сюрикэн — остроконечная метательная звезда, японское оружие.
Глава 26
Ты увидела меня среди других,
И ты знала точно — я тебя тоже замечу.
©Та сторона "Чтобы ты услышала…"
Август, 2018 г.
Один из двух психоаналитиков, с которыми Градский работал после аварии, однажды поделился с ним теорией необъяснимых временных повторений. Согласно этой концепции, вселенная находилась в какой-то трехмерной матрице, и время в ней двигалось не по прямой, как мы привыкли считать, а якобы по спирали. Все произошедшие события концентрировались в определенную систему и превращались в предсказуемую закономерность.
В мире не существовало места случайностям. Все события, так или иначе, были запланированы во времени. Информация хранилась в нем вечно, и когда отлаженная система совершала определенный оборот, оно повторялось в деталях.
Безусловно, он не должен был врываться в здание, действуя так агрессивно, словно при штурмовом захвате. Он, в принципе, не должен был там появляться. Юбилей отцовского холдинга — это не тот праздник, который Градский когда-либо раньше отмечал. Он же к "СтройГраду" никаким боком себя не причислял. Сторонним любопытствующим мог даже сказать, что они однофамильцы.
Ощущая плавную вибрацию движущейся под ногами кабины лифта, отстраненно глядел просто перед собой. Зеркала занимали три окружающие стены, поэтому все, что оставалось — бездумно пялиться на ожесточенное в напряжении лицо или же делать эти модные гребаные селфи.
Надо было все-таки нащелкать на память, чтобы дома потом нашлось, над чем сокрушаться. Но опыт подсказывал, вселенная и без него посекундно все схватывает.
Вышел из лифта. Уверенными размашистыми шагами пересек длинный узкий коридор. Решительно потянул на себя двустворчатые двери. В лицо, на мгновение дезориентируя, ударила волна шума и ярких красок. Народа было не то, чтобы много… попросту огромное количество. На инстинктах хотелось зачитать в рупор что-то выдернутое из служебного: "Работает спецназ. Кузнецова — столбиком. Остальные — мордой в пол".
Зверя выпустили из клетки.
"Такое дело, господа… Я пришел…"
Высвободив из петель пуговицы и рванув крупными плечами назад, раздвинул полы внезапно ставшего сковывающим пиджака.
Взял у проходящего мимо официанта бокал шампанского и одним махом опрокинул в себя жидкость, словно стопарь водки. По ощущениям, прошло как стакан слабо концентрированной газировки.
Публика… Как эту массу еще величать? Она задерживала на нем взгляды. Ну да, чего греха таить, хорош со всех сторон. Хотя подозревал, конечно, что привлекала внимание и обескураживала больше сама манера передвижения.
"Люди в черном, мать вашу…"
При желании он, несомненно, мог и стволом помахать. Только как-то давно не по статусу подобное поведение стало. А сегодня вдруг рубануло по башке. Ощутил себя тем самым двадцатилетним пацаном, которому все побоку.
"Выходи, Кузя… Я пришел…"
"Найду ведь. По-любому…"
Весь марш-бросок Градского сопровождала какая-то англоязычная "ла-ла-ла"- композиция — ни о чем, в общем. Тупой джингл, ассоциирующийся с направлением компании — норма для подобного рода мероприятий. Чуть позже трек сменило и вовсе крайне странное нечто, состоящее из одной-единственной повторяющейся в затянутых ритмах музыки фразы на непонятном языке: "О na kar maan rupaiye wala baar baar ke na rajje[1]".
"Пляшем, мать вашу…"
От следующего официанта Сергей принял широкий выпуклый бокал с темно-янтарной жидкостью. Мимоходом принюхавшись, обнаружил виски. Закинул в себя с той же скоростью.
"Хо-ро-шо…"
Дальше осчастливился вишневым бренди.
"М-м-м…"
Этот напиток уже ощущался крепким. Смакуя, погонял алкоголь по деснам. Еще один жадный глоток, и бокал оказался пустым.
Отмечая, как после очередного вдоха грудь наполняется приятным теплом, не прекращая движения, подмигнул улыбнувшейся ему женщине.
Гонимый невероятным по своей силе куражом, уверенно и даже нахально продвигался в толпе, пока не заметил в конце зала статную фигуру отца и рядом с ним в блестящем черном платье мать. Они находились в импровизированном кармане, сбоку от сцены, у длинного стола с аппаратурой, из-за которой торчало две разноцветных головы: красная и зеленая. В остальном два попугая- звукорежиссера выглядели прилично, как на школьной линейке: черные брючки, белые рубашечки.
— Салют родственникам!
— Сережи! Здравствуй, сынок, — обняла и поцеловала его мать.
— Ты пил? — сдержанно поинтересовался отец.
Серега расплылся в не самой лучшей своей авантажной ухмылке.
— Чуть накидался по пути. От двери и к вам. Долго искал.
Он не был пьян, лишь слегка навеселе, как в тот самый первый вечер — вечер их знакомства.
С планшеткой в руках на согнутых в коленях длинных ногах к отцу подбежала запыхавшаяся event-менеджер[2].
— Николай Иванович, ваш выход через две минуты.
— Спасибо, Люда.
— Да, спасибо, Люда, — растягивая гласные, повторил за отцом Сергей, откровенно оценивая девушку.
Она скосила на него рассеянный взгляд, но все же поспешила фальшиво- приветливо улыбнуться.
— Выбор юбки неудачный, — абсолютно серьезно заметил ей он. — Слишком узкая для той скорости, что ты развиваешь. Зазеваешься, полетишь фейс ту зе фло, а это уже — несчастный случай при исполнении. Осторожно, лошадка Люда.
— Спасибо за беспокойство, Сергей Николаевич. Учту, — быстро бросила "лошадка" и снова замахала рукой Николаю Ивановичу с Валентиной Алексеевной. — Поднимайтесь, — затем переметнулась к красноволосому и дальше по списку: — Аркаша, свет. Гена, звук.
