— Неплохой боевичок, забористый, — оценил фильм Моцарт, возвращая на место стереоочки, и посмотрел на часы. — Но тебя уже минут пятнадцать ждёт в офисе господин Шахманов.
— Вот ты сволочь! — возмутилась я, ткнув его кулачком в бок. — А раньше нельзя было сказать?
— Зачем? — улыбнулся он. — Чтобы ты нервничала? А сейчас у тебя такой правильный настрой.
Глава 42. Евгения
— Но я же не знаю, что ему говорить. Не знаю, как себя вести. Не знаю…
— Всё ты знаешь, душа моя, — улыбнулся Моцарт, когда я невольно расправила плечи, и открыл дверь в зал заседаний.
Нет, Шахманов не подпрыгнул мне навстречу.
Развалившись в кресле как наглый упитанный кот, он лениво снял свои дорогущие очки с пантерами на заушниках, дыхнул в них, потёр вынутой из кармана тряпочкой. Вернул очки на нос, тряпочку в карман и лениво встал, ровно в тот момент, как я пересекла огромный зал.
— Евгения Игоревна, — произнёс он так, словно подобострастно согнулся. На самом деле лишь слегка склонил голову.
— Модест Спартакович, — учтиво кивнула я и жестом пригласила его пересесть ближе к моему креслу во главе стола. На что он вальяжно парировал:
— Да мне и здесь неплохо. Не думаю, что наша беседа будет долгой, даже несмотря на присутствие здесь Сергея Анатольевича, — выглянул он из-за меня, чтобы посмотреть на Моцарта.
— О, не извольте беспокоиться, — даже не повернулся к нему Моцарт. Он провёл пальцем по стыку окна и теперь рассматривал на наличие пыли с таким видоом, словно нет для него сейчас ничего интереснее грязного пальца. — Я здесь чисто номинально.
— Даже так? — усмехнулся Шахманов.
Невысокий, рыхлый, стоя он был похож на упитанного кота даже больше, чем сидя. Странно, что раньше я этого не замечала, а теперь меня так и подмывало сказать: «Брысь!» и отправить его за дверь пинком. Хотя справедливости ради любой блохастый бездомный кот был лучше этого лоснящегося самодовольством прохиндея.
— Тогда, думаю, мы закончим ещё быстрее, — смерил он меня полным напускного сочувствия взглядом.
— Да, ровно настолько, насколько быстро вы покинете зал, потому что мой ответ на ваше предложение: «Нет». Он окончательный и обсуждению не подлежит, — ответила я.
Развернулась и пошла к столу.
Моцарт отодвинул мне своё кресло.
Я благодарно кивнула. Села и закинула ногу на ногу.
— А кто вам сказал, что я что-то предлагаю, — ничего не осталось Шахманову, как последовать за мной. — У вас просто нет выбора. Гостиницу или разберут по кирпичику до основания, или прикроют навсегда. И она останется молчаливым памятником упрямства и глупости некой юной особы, которая по прихоти её недальновидного… я бы сказал ёбаря, но мы же культурные люди, поэтому скажу любовника, ведь, насколько я знаю, господин Емельнов женат вовсе не на вас?
— Я бы сказала, что вы плохо осведомлены, грубы и дурно воспитаны, — скривилась я. — Но не буду, ведь это очевидно. Как и то, что гостиницу не только не снесут, а ещё и откроют, думаю, — я оглянулась на Моцарта, — к концу месяца?
— Думаю, уже на следующей неделе, — кивнул он.
Это была чистая импровизация. Но Моцарт подыгрывал профессионально.
Шахманов заржал, демонстрируя нелепо белые, все до единого вставные зубы.
— Очень смешно, — достал он всё туже тряпочку и картинно промокнул глаза. — Я даже прослезился. Какой спектакль! — он убрал тряпочку в карман и упёрся двумя руками в стол передо мной. — Деточка, или ты отдашь мне эту сраную гостиницу или весь мир увидит, как тебя прямо в свадебном платье ебёт твой любимый дядюшка, а ты корчишься под ним, сладострастно стонешь и так делано упрашиваешь: «Не надо, дядя Ильдар!», что я сам разочек-другой вздрочнул на это видео, какая ты горячая штучка.
В зале, где кроме Шахманова и наших людей было полно народу: видимо, его юристы с уже подготовленными документами и прочая свита, воцарилась мёртвая тишина.
Я затылком чувствовала, как напрягся Моцарт, боковым зрением видела, как стиснул зубы и на его лице заиграли желваки, но повернуться к нему не могла.
«Руслан же сказал, что уничтожит эту запись, — пульсировало в висках. — Неужели Лёвин успел переслать её или сохранить? Как, чёрт побери, она попала к Шахманову?!»
В горле резко пересохло. Но все ждали моего ответа.
— О, ну если даже вам понравилось, — встала я и тоже опёрлась руками о стол. — Представляю, какой я произведу фурор в сети. Сколько других таких же старых и непривлекательных дядек, которым никто не даёт даже за деньги, да у которых и стоит-то, наверное, только на кулачок, будет толкаться в очереди в мой ресторан, чтобы увидеть его хозяйку воочию. Я искренне скажу вам спасибо за такую шикарную рекламу.
Громкий смех Моцарта оказался куда заразнее натужного смеха Шахманова. Вслед за ним засмеялись все, даже те, кто приехал с Модестом мать его Спартаковичем.
— Пять баллов, душа моя, — сказал Сергей.
— Будете ли вы так же довольны, Сергей Анатольевич, когда видео станет вирусным и то, как ваша бывшая невеста ебётся с другим, увидят все?
— Я буду ей гордиться. Даже больше, чем горжусь сейчас, — всё так же весело улыбнулся Моцарт. — Если у вас так разгулялась фантазия, Модест Спартакович, что вы не заметили, как дядюшка Ильдар не смог даже расстегнуть ширинку, получил от моей невесты штырём в ногу и взвыл как недорезанный боров, ничего не сумев сделать, то вряд ли остальные зрители будут настолько близоруки. Так что да, я буду очень доволен. Она герой. И умеет сражаться, как никто.
— Архисмешно, — скривился Шахманов.
— Архисмешны ваши аргументы, — парировала я. — Это всё? Вот эта жалкая запись — всё, чем вы хотели меня убедить? Всё, что у вас есть мне сказать? — усмехнулась я. — А не хотите поведать собравшимся, как вы пытались купить моего отца? Как подбивали совершить должностное преступление мою маму? Как хотели вместе с дядей Ильдаром подсунуть ей фальшивого Караваджо, из-за которого моих родителей должны были посадить в тюрьму? Нет?
— Всё это надо ещё доказать! — взвизгнул он.
— Но всё это правда, — не сводила я с него обвиняющего взгляда. — Подкуп, ложь, воровство, запугивание, шантаж — так вы ведёте дела, да? Таким образом зарабатываете свои деньги?
— Деньги не пахнут, — хмыкнул Шахманов.
Меня легонько толкнули: на столе стояла дымящаяся чашка свежего кофе.
И я точно знала какая сволочь подставила мне её под руку, но Моцарт опять как ни в чём не бывало вытирал пыль с окна.
Я покачала головой.
— Мы говорим не о деньгах, — подняла чашку. — Мы говорим о жизни и свободе моих родителей. Или вы и сейчас, глядя мне в глаза, скажете, что этого не было? Не из-за этих ли чёртовых картин, что вы хотели руками моей мамы украсть из музея, но у вас ничего не вышло, мы сейчас здесь стоим? В этой закрытой гостинице, которую вы решили отжать в оплату за то, что вам не удалось получить ни Мане, ни Вермеера, — намеренно ошиблась я.
— Ван Эйка, — поправил этот знаток искусства и скривился. — Уж ты бы могла и отличить Ван Эйка от Вермеера, дочь искусствоведа. Но, вижу, ты столь же глупа, как и мать, которой не хватило ума понять: нужно делать, что говорят, а не артачиться. Хоть ты и куда упрямее отца, что получил от меня такое привлекательное предложение, но так и не сумел уговорить жену.
Кружка дрогнула у меня в руке. Но вместо того, чтобы плеснуть ему в рожу, я сделала глоток. Впрочем, Шахманов, и не испугался. Задетый за живое, он резко вспомнил как жестоко просчитался, сколько денег потерял. Этот жадный похотливый и мерзкий человечишка вдруг выгнул грудь колесом.
— Ты всё равно не получишь эту гостиницу, подстилка Моцарта. Я сделаю всё, что ни один суд не признает её пригодной для работы. Я куплю всех, кого смогу. А кого не смогу купить — запугаю. Ты не представляешь себе мои возможности и мои связи. Твоему Моцарту и не снилось каким влиянием я обладаю.
