Одинокие хлопки раздались в зале позади него.
— Браво, Модест Спартакович! — в гробовой тишине прозвучал голос прокурора. — Но думаю, мы уже услышали достаточно. И угроз, и признаний. Думаю, сокамерники оценят и ваш актёрский талант, и вашу находчивость, и возможно, даже вашу широкую задницу. Это же вы науськали Сагитова изнасиловать девчонку? — выразительно покрутила Ирина Борисовна Артюхова в руках флеш-карту, словно намекая, что всё это у неё вот здесь, записано, запротоколировано, учтено.
— Это всё он! Сагитов сам! Клянусь богом! — переобулся Шахманов на ходу, увидев позади прокурора людей с автоматами. И человека в форме прокуратуры, только с меньшим количеством звёздочек на погонах, чем у прокурора, что протягивал ему протокол.
— Зачитайте, — кивнула она.
Монотонный голосом тот назвал статьи, по которым обвиняется подозреваемый, и протянул Шахманову ручку.
— Я не буду ничего подписывать, — попятился тот.
— Значит, получите государственного адвоката, — равнодушно пожала плечами прокурор и устало вздохнула. — А вас мы задержим как оказавшего сопротивление сотруднику при исполнении, — кивнула она крупному парню в форме, стоящему ближе всех к ней. — И свидетелей у нас хватает.
— Не надо! — испуганно взвизгнул Шахманов.
Трясущимися руками подписал бумагу. Звякнули наручники.
— Подождите! — крикнула я, пока на него ещё не надели железные браслеты.
Уверенно подошла.
— Это тебе за маму, гад! — и выплеснула ему в рожу кофе.
Он не успел закрыться, наверное, не ожидая от меня такого жеста. Или точно был не мужик, мужик бы успел, ведь Шаманова никто не держал. С очков, по обвисшим щекам на рубашку потекла коричневая жидкость.
— Всё? — усмехнулась Ирина Борисовна, словно приглашая всех желающих поглумиться.
— Нет, — прозвучал голос Моцарта.
Он остановился прямо перед Шахмановым.
Но то, что делал, молча на него глядя, понимала только я.
«… четыре, пять, шесть, — считала я, как он сгибал, а потом разгибал пальцы, — семь, восемь, девять, десять».
А потом ударил.
— Это за подстилку, — потряс он ушибленной рукой и отошёл, подмигнув мне.
— Всё, господа, расходимся, представление окончено, — взмахнула руками прокурор, когда на Шахманове застегнули наручники и увели.
Она повернулась к Моцарту, когда зал опустел.
— Как же мне надоело спасать твою задницу, Емельянов. Но я знаю, чем прославлюсь. Не громким делом о твоей поимке. Пожалуй, я напишу о тебе книгу, сукин ты сын, Моцарт. И скажу этому миру всё, что о тебе думаю.
Она покачала головой, развернулась на каблуках и пошла.
— Ирина Борисовна! — крикнула я.
Догнала её у двери. И порывисто обняла.
— Спасибо! За всё!
Она прижала меня к себе и поцеловала в лоб.
— Береги его.
— Обязательно, — кивнула я.
Прокурор ушла, гордо подняв голову.
Я проводила её глазами, развернулась…
В зале, где остались только свои, неожиданно раздались аплодисменты.
И громче всех хлопал Моцарт.
Я подошла и смущённо ткнулась в его грудь.
— Ты мог бы предупредить, что у тебя всё схвачено.
— И лишить себя такого удовольствия: видеть тебя «в деле», — поднял он моё лицо за подбородок. — Ни за что, — покачал головой. — Моя жена, господа! — развёл он руки в стороны.
— Леди Моцарт, — кланялись и кивали мне его парни, уходя.
Я кивала в ответ, поднимая на прощание руку.
— Ты отвоевала свой «MOZART», — улыбнулся Сергей, когда мы остались одни.
— Это ты его отвоевал, давай будем честны, — обхватила я его за талию и прижалась.
— Давай. Мы сделали это вместе. Я бы всё равно никому ни за что его не доверил, кроме тебя.
— Спасибо за кофе, — улыбнулась я. — Но я тебе не жена.
— Поспорим? — резко подняв, усадил он меня на стол.
Но пока расстёгивал ремень, я спрыгнула и побежала к двери.
— Кто второй, тот проспорил! — крикнула я на ходу. Выскочила в коридор, развернулась. — Скорость девушки с задранной юбкой всегда выше скорости мужчины со спущенными брюками, как бы сильны, быстры и ловки вы ни были от природы.
И засмеялась, глядя, как он развёл руками, так и стоя посреди зала с упавшими к ногам штанами.
Глава 43. Моцарт
Этот дурацкий сон не хотел отпускать.
Третий грёбаный день я просыпался в поту и ужасе.
Третий день засыпал, и он снился мне снова и снова.
Я открыл глаза. За окном светало. Но я добрых пять минут не мог прийти в себя.
В этом сраном сне я видел всё, что сказал ёбаный мудак Шахманов, словно наяву. Как мою девочку, уложив на кухонный стол, насиловал Сагитов. Как поначалу она сопротивлялась, но, засунув в неё свой чёртов член, он толкал его всё быстрее, сильнее, глубже. И вот она стала ему подмахивать, потом с вожделением застонала, и, наконец захрипела, корчась в спазмах оргазма, а он кончил. Кончил прямо в неё.
Я видел Женьку, потом Катю. Картинка словно покрывалась рябью помех и вот уже Катя извивается на столе под Давыдом. И снова Женька, но теперь с Давыдом.
Меня измотали до крайности эти чёртовы видения, которые не хотел заканчиваться и не отпускали.
Я встал. Похлопал по карманам, висящую на стуле одежду. Нашёл, что искал в ящике стола: пачку сигарет и зажигалку. Накинул халат, прямо босиком вышел на балкон. И жадно закурил, открыв крайнюю к стене створку окна.
Однажды я видел, как Давыд насиловал девочку лет шестнадцати. Она плакала и умоляла её отпустить. Пыталась отбиваться, пока он срывал с неё одежду. Но куда хрупкой девочке справиться со здоровым мужиком. Она вскрикнула и завыла от боли. А он всё шептал ей: «Тихо, тихо, милая» и насаживал её на свою елду, ничуть не заботясь о том, что она чувствует. Насаживал всё сильнее, всё активнее, зажимая рот и заглушая всхлипы и крики. Довольно кряхтел, сука, и постанывал, входя в раж.
Вокруг с невозмутимыми лицами стояли его отморозки. И я тоже стоял — уж не помню за каким хреном послал меня к нему Лука. И случайно ли его головорезы впустили меня в такой момент. Одно я знал точно: что нет никакой возможности помочь девчонке, кем бы она ни была и как бы у него ни оказалась.
Но самым ужасным было не собственное бессилие. Самое ужасное, что я возбудился. И это было так стыдно и унизительно, особенно когда Давыд вышел, сделав своё грязное дело и, застёгивая на ходу ширинку, схватил рукой мой возбуждённый член через штаны и заржал.
Нет ничего хуже, когда умом понимаешь насколько мерзко, отвратительно и богопротивно то, что происходит. Но вопли девушки и звуки совокупления вдруг будят животные инстинкты и те оказываются сильнее. В тот момент я, наверное, понимал солдат, что насилуют баб в захваченном селенье. В отрешении, азарте победы, опьянении завоевателя ебут как кобели сучек под одобрительные выкрики других вояк, ждущих своей очереди, ничуть не смущаясь и желая только одного: получить свою награду и удовлетворить похоть. Первобытные примитивные инстинкты, хотим мы этого или нет, в такие моменты увы вырываются из-под контроля.
В тот день я поклялся себе, что со мной такого никогда не произойдёт.
И не только это.
В тот день, наверное, я и возненавидел Давыда, особенно когда он предложил мне пойти туда, к ней в комнату после него. А когда я отказался, отправил своих отморозков.
Тот день и решил нашу судьбу: на этой земле останусь или я, или он.
И он тоже это знал.
Я глубоко затянулся и медленно выдохнул дым, отчётливо понимая почему я видел этот сон-явь и почему в нем всё так путалось.
Давыд насиловал Катю, возможно, не один раз, пока меня месяц не было. Я приехал, она сказала, что беременна.
Месяц с лишним я отсидел в тюрьме. И когда я вернулся, Женька тоже сказала, что ждёт ребёнка.
Нет, я не сомневался в Женьке. Я бы не сомневался, даже не сними ёбаный Лёвин ёбаное видео, что доставило мне столько боли. Видео, что должны были уничтожить, но не сделали этого, потому что Руслан видел, что была «отправка». Что оно улетело в «облако», и оттуда Лёвин его скачал. Слава яйцам, мне его всё же показали, и я не выглядел полным идиотом, которого ударили под дых. Хотя и не ожидал, что с ним придёт именно Шахманов.
