«Пусть они забудут о них еще на месяц!» — взывал он к неизвестному божеству. Он не мог прямо обратиться к Богу, когда дело касалось денег.
За его спиной резко стукнула дверь.
— Спорю, что ты сейчас думал о какой-то женщине!
Хомер вздрогнул, словно его застали на месте преступления.
— Могла бы постучать, перед тем как войти.
— Я передам твою просьбу маме.
Девушка обняла его и закружила по кабинету.
— Я только что сыграла в забавную игру!
— Расскажи… — подозрительно посмотрев на нее, сказал Хомер.
Сумасбродное поведение дочери приводило его в восторг, хотя иногда ее выкрутасы были небезопасны. Он с грустью отметил, что Рената имеет над ним полную власть и он не в силах противиться ее капризам. Возможно, это происходило потому, что она была полной противоположностью своей здравомыслящей матери. Возможно, потому, что у нее была тонкая фигура с длинными ногами — как при таком коротконогом отце она могла их иметь? — и фиолетовые глаза, которые приводили в смущение мужчин, когда ее лицо неожиданно делалось строгим, а во взгляде застывал недвусмысленный вопрос. И почему только из всех, кто за ней ухаживал, она выбрала человека не их круга? Отец Курта Хайнца, ее жениха, был кассиром в его банке. Безупречным, но все-таки кассиром, и уже в течение тридцати пяти лет.
Через неделю Хомер вынужден будет танцевать с Уттой Хайнц, не слишком представительной супругой Йозефа Хайнца. И свадьба дочери, представлявшаяся ранее ослепительным праздником, пройдет среди серых и неуклюжих родственников его зятя.
— Это дебильная и восхитительная игра! Она называется «небесная манна».
Между бровей банкира пролегла глубокая складка. Он машинально повторил:
— Небесная манна?..
— Во всем виноват Курт и его глупая теория, из которой следует, что деньги по своей сути — дерьмо, действуют разлагающе и тому подобная чепуха…
— Я не совсем понимаю…
— Мой будущий муж понимал еще меньше! Я села в самолет и пролетела над Чиавеной в самый разгар сельскохозяйственной ярмарки, сбросив на толпу крестьян пачки денег! Видел бы ты, что там началось!
Увидев трагическое выражение на его лице, она прыснула от смеха.
— Не делай такое лицо! Надо приучать Курта к роскоши! На кой черт нам нужны все эти деньги, если не уметь немного развлечься!
* * *
В своей жизни Пьетро Бьяска сожалел только об одном: его отец умер раньше, чем увидел триумф своего сына. Именно старому Джузеппе обязан Пьетро своим успехом. Старик заставлял его до изнеможения изучать линию обуви, как изучают тело любимой женщины. «Ты еще увидишь, — говорил он, — то, что сегодня наводит на тебя скуку, станет твоим богатством».
И он оказался прав! В сорок восемь лет Пьетро был богат, что значило немало, учитывая его голодное детство. Но он имел нечто большее, чем деньги, — он был знаменит и уважаем. Свои «произведения искусства» он продавал только тем, кого считал достойным быть его клиентом. Часто приглашаемый на премьеры, вернисажи, коктейли, он стал одним из самых известных персонажей высшего света. Поп-звезды называли его по имени, финансисты дружески похлопывали по плечу как равного себе, и не так уж редко актрисы, игравшие главные роли в голливудских фильмах, удовлетворяли желание иметь его обувь, расплачиваясь своим телом…
Секрет его успеха заключался в том, что к ноге он относился с таким же уважением, как к руке. В мастерских Бьяски тачали не обувь, а шили «перчатки» для ног из кусочков мягчайшей и самой дорогой кожи. Его магазин на Седьмой авеню превратился в подобие частного клуба, членам которого и в голову не приходило обсуждать фантастические цены, которые, кстати, Пьетро никогда сам не устанавливал. Когда клиент, смущаясь, спрашивал о цене, Пьетро вел разговор так, что слово «деньги» никогда не произносилось. С ослепительной улыбкой он заявлял, что подумает… как только выдастся свободная минутка… Забавно, но то, что он никогда прямо не требовал деньги, приносило ему всегда невероятные суммы. Так, например, одна из кинозвезд, умершая от передозировки наркотиков, не успела рассчитаться с Пьетро. Каким-то образом об этом узнал ее отец и сказал, что никто не должен уходить из жизни с грузом долга на душе. Как только были улажены наследственные формальности, Пьетро «унаследовал» два подлинника Ренуара, которые теперь висели на стене примерочного салона, прямо над баром, где знаменитых заказчиков угощали деликатесами, включая черную икру и коллекционное шампанское. Обычно цены на обувь колебались от пятисот до тысячи долларов, в зависимости от фантазии клиента.
«Я — единственный сапожник в Соединенных Штатах, обладающий настоящим Ренуаром!» — не уставал шутить он.
Пьетро Бьяска вошел в учебную мастерскую. Молодой подмастерье, итальянец, тренировался снимать мерку с ноги своего товарища. Пьетро подошел ближе, вдыхая пьянящий запах кожи, наполнявший комнату, где десяток мужчин сосредоточенно занимались своим делом. Тоном оракула он произнес:
— Не забывай, что линия зависит от формы ступни и ее объема! — Он пошел вдоль стеллажей, на которых стояли муляжи ступней клиентов, сделавших более двух заказов. Он обернулся к подмастерью: — Ты видишь эти ступни? Они говорят мне больше, чем лица их владельцев. Даже с закрытыми глазами, только прикоснувшись к ним, я могу сказать, кому они принадлежат.
В мастерскую вошла высокая светловолосая девушка в великолепно сшитом платье.
— Синьор Бьяска… (В рабочее время Пьетро требовал от своих работников обращаться к нему «синьор».)
Он вопросительно вздернул подбородок.
— Вас спрашивают два господина.
Пьетро вышел в торговый зал. Он моментально определил, что перед ним полицейские, несмотря на то что у одного из них было вполне благородное лицо.
— Господа?..
— Мистер Бьяска, — сказал «благородный», — я хотел бы задать вам один вопрос.
— Если я только смогу вам чем-то помочь, — ответил Пьетро, бросив мимолетный взгляд на документ, который в это время ему ненавязчиво предъявлял второй мужчина.
— Можете ли вы по туфле, сделанной вами, определить ее владельца?
— Если она действительно вышла из этих стен — без труда.
Полицейский развернул пакет, который все это время держал в руках, и спросил:
— Она ваша?
Бьяска даже не взял ее в руки.
— Она принадлежит моему другу, — он сделал нажим на слово «моему», — Дженцо Вольпоне.
Полицейские посмотрели друг на друга так, словно их одновременно ударило током.
— Чью фамилию вы назвали, мистер Бьяска?
