— Я бы хотел посидеть. — Он огляделся в пустом холле.
— Пошли наверх. Там есть диван. — И потом, оборачиваясь: — Так говоришь, что ты в Голландии? — Она повела его к лестнице.
— Ну да, так же как ты в деревне. — Он шел за ней по пятам, вошел в гостиную и сел на диван. — Официально меня здесь нет. Я залетная птица.
— Я заварю чай.
— Нет, дай я просто посижу, пока успокоится сердце.
— Сердце? Ты болен?
— Испуган. Хлопок ткани был похож на выстрел.
Флора засмеялась.
— На Турлой-Сквэ нет пистолетов.
Феликс откинулся и закрыл глаза.
— Нет пистолетов, это хорошо. Итак, я спасен. Правда? — Он казался усталым. Волосы поседели, он потолстел.
О чем это он — в безопасности? Глядя на него, Флора подумала: „Это я чувствовала себя в безопасности, когда он держал меня за руку, чувствовала себя в безопасности, когда он танцевал со мной“. И она вдруг поняла, что сейчас, здесь, она не может себя чувствовать с ним в безопасности. Его лицо было скрытным, она такого не знала. И странного цвета, а его рука, когда она ее взяла, оказалась влажной, а не сухой, как в Динаре. „И Феликс не холодный, — подумала Флора, — каким он был все эти годы, когда я лежала в его объятиях“.
Феликс наблюдал за ней.
— Ты действительно в Голландии? — спросила она.
— Конечно нет, я пошутил. Я здесь, сижу на этом диване в Лондоне. А почему такая полупустая комната?
Флора объяснила, что почти вся мебель перевезена в деревню, и только кое-что осталось здесь. — Она полупустая, потому что война.
— Как и я, полупустой, — кивнул он.
— Я не понимаю твоей шутки.
— Какой шутки?
— Насчет Голландии.
— А, это.
— Довольно загадочно.
— О, все нормально. Это мой промах. Я сейчас в гостях. Я не предполагал встретить кого-то из знакомых. Ты вынудила меня рассказать тебе правду.
— Еще одна шутка?
Феликс расхохотался.
— Я не очень гожусь для этого. — Он смеялся напряженно.
— Годишься для чего?
— Неважно, — он перестал смеяться. — На самом деле я здесь тайно, чтобы встретиться кое с кем. И Хьюберт Виндеатт-Уайт в том числе. Помнишь его?
— Да.
— Он кто-то в разведке, в морской, насколько я понял.
— Я думала, что он журналист.
— На войне все смешано.
— Я этого не знала.
Феликс улыбнулся.
— Ты предлагала мне чаю, но я бы больше всего хотел принять ванну. Там, где я остановился, горячей воды нет.
— Конечно, ты примешь ванну. Когда у тебя встреча с этими людьми? — Она не назвала имени Хьюберта.
— Могу я остаться здесь на ночь? Было бы чудесно побыть здесь, чтобы никто не знал, где я, и почувствовать себя так свободно. — Она вспомнила его легкий акцент.
— Да, оставайся.
— Тогда ведь я смогу принять ванну еще раз, утром. — Она и не знала, что он такой любитель помыться, а что вообще-то она о нем знала? Она положит его в спальне мистера и миссис Феллоуз, после этого отнесет белье в прачечную и не станет им рассказывать, кто у нее был в гостях.
— Я приготовлю тебе постель, — сказала Флора, — и после ванны ты поешь. Хочешь омлет? Любишь омлет?
— Из настоящих яиц? — спросил он.
— И салат. Я все привезла из деревни.
— Здесь есть телефон? — осмотрелся Феликс.
— Отключен на время.
— Жаль, — он улыбнулся. Она забыла, какие у него зубы. — Ну и как насчет ванны?
— Я дам тебе полотенце, потом поедим на кухне, этот дом как бы в отставке на время войны.
— Какая роскошь — уйти в отставку, как здорово! — Он подчеркнул слово „здорово“.
— Снова шутка? — Она почувствовала, что не стоит больше спрашивать. Он пошел за ней в ванную. — Когда будешь готов, я подам ужин, — сказала она.
Уже в дверях Флора услышала:
— Меня заставили сюда приехать, потому что я знаком с Хьюбертом. Как он?
— Я не видела его несколько лет.
— Я не должен был упоминать его имени. Но в этом смысле я безнадежен. Ну ладно, неважно. Так хорошо поговорить с тобой. Ну а теперь — ванна. О как хорошо, и соль для ванны! — Он говорил насмешливо, чего раньше Флора не замечала. А что она вообще знала о нем?
Потом, за ужином, Феликс сказал:
— Так приятно с тобой говорить, не осторожничать. Я устал от этой осторожности. — Потом добавил: — Мне кажется, ты сама образец осторожности. Моя жена — нет. И я не могу ей ничего рассказать. Я только иногда сплю с ней. Похоже на правду?
— Не слишком.
— Это только кто-то вроде тебя может обидеться, если назвать его осторожным. — (Как он узнал, что она обиделась?) — Я помню твое маленькое скрытное личико во Франции. — И Ирена Тарасова такая же. Я обычно болтал с ней. Там были секреты, но другие.
— Я иногда ее вижу.
— Передай ей привет, если увидишь. Она все еще шьет?
— Да.
— Я не могу говорить и со своими детьми, они болтливы, как мать.
— В Голландии? — Было трудно, наблюдая, как Феликс ест омлет, поверить в существование Голландии, в голову лезла Англия, отделенная каналом от оккупированной Европы. Неужели он действительно приехал оттуда? — А твоя мать и сестры? — спросила она.
— Я не могу их подвергать опасности. Нас оккупировали немцы, ты знаешь. Вот. — Он съел салат и порцию сыра Флоры. — Мое исчезновение может вызвать неприятности, — сказал он, — пусть посуетятся. Англичане в своих безопасных конторах слишком довольны собой… — Феликс говорил презрительно.
— Они подумают, что ты провел ночь с проституткой, — сказала Флора.
Дожевывая остатки сыра, Феликс задумчиво оглядел ее.
— А я проведу ночь с тобой. Уж слишком давно я не обнимал незнакомое тело.
Не впервые она замечала, что война изменила мужчин, они теперь не занимались ухаживаниями, но все же Феликс удивил ее. И она с опозданием обиделась.
— Когда ты тогда забрал меня из школы на ленч, ты боялся заразиться.
— Но сейчас ты не простужена, — засмеялся Феликс. — Я потом слышал, что твой грипп оказался корью. Так что давай, дорогая…
Флора обрадовалась его смеху.
— Ты не так-то часто смеешься, — сказала она.
— Это трудное занятие, если ты постоянно в страхе. Пошли, Флора. — Он взял ее за руку. — Пошли в постель? — Он подавил зевок и поднялся, протянув ей руку.
— Я помою посуду, — упрямо заявила она. Потом, как бы отстраняясь от происходящего, спросила: — Не могу понять, что ты можешь делать в Голландии, если так боишься? — Правда, что он там делает, если боится? Волнуясь, она пыталась привести мысли в порядок и с трудом верила его рассказам. — Нет, ты правда из Голландии?
— Да, я не выдумываю.
— Так почему бы тебе не остаться здесь, если ты уже приехал?
— Пошли, Флора, пошли наверх. — Он пристально смотрел на нее. — Ты мало изменилась. Просто поправилась в нужных местах. В Динаре ты вся состояла из палочек, но глаза сияли.
— Почему ты не можешь остаться? — Флора изменила свой вопрос.
— Да есть кое-что, что я могу еще сделать.
— Например?
— Например, раздражать немцев. — Он говорил беспечным тоном. — Что это значит? Это значит, заставить с собой считаться. Ой, ну ладно, Флора, брось ты свою посуду.
„Это ошибка“, — думала Флора, раздеваясь. Феликс был уже в кровати и говорил:
— Поторапливайся.
Если бы хозяева узнали, что она собирается делать в их постели, им бы это не понравилось, подумала Флора.
Феликс потянулся из кровати к ней и потащил.
— Ну давай, ложись.
Любовный акт был опытный, но безликий: медленно, медленно, быстро, быстро, медленно и — заключительный аккорд. Мраморный Феликс совсем не похож на живого. Она подавила смешок.
— Тебе понравилось? — гладил ее Феликс. — Хорошо, — оценил он, не ожидая ответа. — А ты мускулистая, как мальчик.
— Я работаю на воздухе. Я крестьянка.
Он не интересовался ее работой.
— Ты помнишь пикник? — Он продолжал гладить ее. — Билли тогда было лет одиннадцать.
— А кто такой Билли?
— Помнишь девочку с белыми ресницами и кривыми зубами, ее братишка, Билли Виллоубай.
— А она очень изменилась и вышла замуж за богатого американца. — Флора никак не могла вспомнить Билли.
— Дорогой Билли. Интересно, чем он сейчас занимается? — пробормотал Феликс.
Флора отодвинулась от Феликса. Может, лучше повернуться к нему спиной?
— Не отворачивайся, — он притянул ее к себе.
Она пыталась вспомнить, какой он был в Динаре. Не такой седой и не средних лет.
— Мистер Феллоуз, у кого я работаю, сейчас пишет книгу, где пытается доказать, что нацистов можно было обезопасить мирными средствами, — сказала Флора. — Он сам мирный человек.
Феликс фыркнул.
Эта кровать принадлежала мистеру Феллоузу, и потому Флора чувствовала себя обязанной упомянуть его.
