Просыпаясь, он уже тянулся к ней — еще не открывая глаз, протягивал руку к ее подушке, чтобы дотронуться до ее волос, до ее лица… Но ее подушка была пуста. Нет, не пуста — на ней лежал какой-то клочок бумаги.
Он стряхнул с себя остатки сна и сел в постели, с тревогой глядя на этот белый листок, выделяющийся на фоне розовой наволочки, по которой скользили блики утреннего солнца. Неужели она снова убежала, оставив записку, в которой просила не искать ее, — как в тех телеграммах?
Но как только он поднес листок к глазам, его страхи рассеялись, и он невольно улыбнулся, читая эти строки: «Где-то на пути к тебе я потеряла себя саму. Помоги мне найти меня, если можешь».
Океан дышал на него из распахнутого окна, а с пляжа доносились звонкие голоса детей вперемешку с шумом волн, разбивающихся о песчаные дюны. Вилла, которую они сняли, стояла на возвышении над самым океаном, и утром они первым делом шли купаться — здесь можно было даже обойтись без бассейна. Он догадывался, что она сейчас на пляже, и не ошибся.
Он увидел ее сразу, как только спустился на пляж. Она сидела у самой кромки воды, поджав под себя ноги, и ее длинные блестящие волосы полностью покрывали ее спину. Вокруг нее толпилась местная детвора. Она не заметила его приближения, потому что сидела лицом к океану, а песок приглушил его шаги. Он остановился за ее спиной, прислушиваясь к болтовне детей, которые засыпали ее вопросами.
— Ты такая красивая, — говорил один из ребятишек. — Может, ты киноактриса?
Она кивнула.
— Я действительно снимаюсь в кино. Точнее, снималась.
— А теперь больше не снимаешься?
— Нет, теперь не снимаюсь.
— А почему ты больше не снимаешься? — вмешался в разговор другой ребенок. — Я слышал, киноактерам хорошо платят.
Габриэле с трудом сдерживал смех — этот малыш мыслил очень практично.
— Мне надоело сниматься, — ответила она.
— А ты очень известная актриса или не очень известная? — продолжал любопытствовать тот. — Скажи, как тебя зовут. Я обязательно пойду на фильм с твоим участием, когда увижу твое имя на афише.
Габриэле напрягся, ожидая ее ответа. За все эти два месяца, что они провели в этом тихом уединенном местечке на берегу океана, он ни разу не заговорил с ней о ее прошлом, ни разу не назвал ее по имени — он ожидал той минуты, когда она сама начнет вспоминать… Сейчас ему казалось, что вся его жизнь зависит от того, как она ответит этому мальчику. Если она назовется Вероникой Грин, значит, она выздоровела и стала наконец самой собой. Если же скажет, что ее зовут…
— Меня зовут Констанс Эммонс, — ответила Вероника после минутного колебания.
— Это не так, — не выдержал он. — Ее зовут Вероника Грин.
Вероника вздрогнула и резко обернулась.
— Они разве спрашивали об этом тебя? — раздраженно проговорила она, смерив его недовольным взглядом. — Они спросили об этом меня, и я ответила им, как меня зовут. А если ты утверждаешь, что я не Констанс Эммонс, тогда я вообще не знаю, кто я такая. Я никогда в жизни не слышала ни о какой Веронике Грин — разве что от тебя и от врачей в той идиотской клинике в Риме. И если ты еще хоть раз назовешь меня Вероникой Грин, я вообще перестану с тобой разговаривать.
Сказав это, она сердито надула губы и снова отвернулась к океану. Он опустился на песок рядом и, обняв ее за плечи, попытался заглянуть ей в лицо.
— Послушай, но ведь ты сама просила меня помочь тебе найти…
Он замолчал под ее безразличным, скучающим взглядом. Он мог поспорить, что сейчас она даже и не помнит о том, что написала ему эту записку.
Он убрал руку с ее плеч и медленно поднялся с песка. Сейчас впервые за все то время, что они провели вместе, он был всерьез рассержен на нее. Сначала она просит его помочь ей обрести себя саму, а потом не желает его слушать, когда он пытается это сделать. Конечно, он понимал, что она ведет себя с ним подобным образом вовсе не назло ему. По всей видимости, где-то в ее подсознании сохранилась память о пережитой боли, и она инстинктивно продолжает отвергать свое собственное «я» из страха, что боль возобновится. Именно поэтому он был так терпелив с ней. Но ведь когда-то этому должен наступить конец! Он любит Веронику Грин, а не Констанс Эммонс. И если не ради себя самой, то ради их любви она должна побороть свои подсознательные страхи и позволить ему помочь ей все вспомнить.
Словно уловив его перепад настроения, она вскочила на ноги и, обвив руками его шею, притянула вниз его голову.
— Не сердись на меня, — прошептала она, касаясь губами его губ. — Ты очень красивый, и мне очень хорошо с тобой. Я не хочу, чтобы ты на меня сердился.
И сейчас, целуя ее, он сам удивлялся тому, что еще минуту назад был способен сердиться на нее.
— Я пойду схожу за Джимми, а заодно распоряжусь, чтобы приготовили завтрак, — сказал он, когда она отстранилась от него и снова устремила взгляд на океан.
— Так как же ее зовут, мистер? — подал голос любопытный малыш, который продолжал вертеться возле Вероники.
— Спроси об этом у нее, — ответил он.
— Она сказала, что ее зовут Констанс, но вы сказали, что это неправда.
— Я пошутил, — коротко ответил он, поглядывая краем глаза на Веронику, которая стояла с отрешенным видом, словно речь шла не о ней.
— Значит, тебя зовут Констанс? — Мальчик нетерпеливо дергал Веронику за руку. — Ты будешь играть с нами, Констанс? Мы хотели построить замок.
— Замок? — Она внезапно оживилась и, наклонившись к мальчику, ласково взъерошила его волосы. — Мы обязательно построим замок. Я обожаю строить замки.
Усевшись на мокром песке у кромки воды, она с энтузиазмом принялась за работу под заинтригованными взглядами своих маленьких друзей. Сейчас она была одной из них — маленькой девочкой, которой не было дела ни до чего, кроме песочного замка…
Когда четверть часа спустя он вернулся на пляж вместе с Джимми, замок Вероники был уже готов. Этот замок был точной копией его римского дома. Она не забыла и о деревьях, окружающих дом по периметру, — один из ребятишек сбегал по ее просьбе к поросли кустарника и наломал там веточек, и она принялась сосредоточенно втыкать их в мокрый песок вокруг своего замка. Покончив с этим, она удовлетворенно улыбнулась, любуясь своим творением, потом подняла глаза на него.
— Почему у тебя такое грустное лицо? — по-детски безмятежно спросила она. — Тебе не нравится мой замок?
Когда бинты были сняты, на Констанс взглянуло из зеркала невероятно юное и совершенно незнакомое ей лицо. Доктор Рисполи, который держал перед ней зеркало, положил руку на ее плечо и понимающе улыбнулся.
— Вам будет непривычно поначалу, но потом это пройдет, — сказал он. — Я предупреждал вас, миссис Грин, что вы станете совсем другой. Женщину вашего возраста невозможно превратить в юную девушку, полностью сохранив все ее черты. Другое дело, если бы вы попросили меня просто убрать морщины. Но после подтяжки морщин вы бы не выглядели на двадцать лет — а вы сказали мне, что непременно хотите выглядеть на двадцать. — Доктор отложил в сторону зеркало и, осторожно взяв ее за подбородок, заглянул ей в лицо, любуясь результатом своей работы. — Что ж, миссис Грин, вы хотели выглядеть на двадцать — и вы выглядите на восемнадцать, — удовлетворенно заключил он.
Констанс молча кивнула и снова потянулась за зеркалом, которое доктор положил на тумбочку возле ее кровати. Ей казалось, зеркало лжет ей — лицо, которое оно отражало, не могло быть ее лицом. Наверное, это было какой-то шуткой.
— Конечно, вам понадобится время, чтобы привыкнуть к вашему новому лицу, — сказал доктор Рисполи, отходя от нее на несколько шагов, чтобы полюбоваться на расстоянии делом своих рук. — Но когда вы к нему привыкнете, вам будет казаться странным, что когда-то у вас было другое лицо. Ваша реакция, впрочем, вполне естественна — людям всегда становится не по себе, когда в их внешнем облике происходят резкие перемены, даже если это перемены к лучшему.
— Да-да, вы правы, — пробормотала Констанс. — Нам всегда становится не по себе, когда в нас происходят перемены…
Продолжая держать в левой руке зеркало, она подняла правую руку и осторожно коснулась кончиками пальцев своего носа, бровей, век, очертила линию губ — как будто доверяла своим пальцам больше, чем зеркалу. Доктор Рисполи улыбнулся, наблюдая за ней.
— Должен заметить, миссис Грин, что у вас от природы очень правильные черты, — сказал он. — Работать над вашим лицом было для меня истинным удовольствием. Надеюсь, вы остались довольны результатом.
— Да-да, я очень довольна…
Доктор Рисполи удовлетворенно кивнул и направился к двери.
— Доктор Рисполи! — окликнула его она, когда он уже выходил из палаты. — Скажите, доктор Рисполи, а вы практикуете в вашей клинике омолаживающие операции на душе?
