тут недалеко, я квартиру сняла, – ухмыляюсь я. Что-то как то все очень просто выходит. Не похож Иван Ильич на мужчину, волочащегося за каждой юбкой. Тем более такой страхолюдной. Зато похож на умного и осторожного зверя.
– Ну, если ты хочешь все таки верблюда потеребонькать, то можешь быть свободна, – ухмыляется этот злобный нахал. Щурит глаза насмешливо, сканируя меня взглядом. Неужели все таки почувствовал что-то, или узнал меня? Он хитрый и сильный хищник. Может он уже играет со мной?
– В смысле?
– В том смысле, дорогая Тина, что наши черноглазые друзья не прощают неуважения, особенно они его не прощают глупым женщинами. Из-за которых у них сорвалась крупная сделка. Охрана мне доложила. Что лимузин верблюдоносных отъехал недалеко. Это значит они ждут кого-то. Точно не меня, глупая кобылка, я им не по зубам.
– Во первых…
– Аргентина Дмитриевна, я запомнил, – скалит зубы Демьянов. Черт, а ведь мне страшно. И я боюсь совсем не чертовых абреков, ждущих меня, чтобы прихлопнуть, как муху. – Так что? Поедете со мной? Или все таки веселые верблюды?
– Вы, кажется были голодны, – блею я, пытаясь просчитать, что все таки происходит. И не могу. Я не могу понять этого мужчину.
– Вот и пообедаем по пути, пока мои ребята внушат вашим слишком настойчивым кавалерам, что я не люблю когда кто-то зарится на то, что принадлежит мне.
– Что вы себе позволяете? – вспыхиваю щеками. Прелестное умение, отточенное мною до филигранности. Я та еще артистка. – Я никому не принадлежу. Своя собственная. А вы… Вы…
– А я принял тебя на работу. Завтра придешь у Ирины принимать дела. А сейчас, и всегда, будешь делать все, что я прикажу. Своя собственная, надо же.
– Хрен вам. Все не буду, – суплю брови, надув губы. Он что? Он смеется что ли? Где там мой платок?
– Платок свой ищешь убогий? О, боже.
– Нормальный платок. У меня сенная лихорадка. И ничего смешного, – гнушу я, вытирая нос и вправду отвратительной тряпкой.
– Ты еще и припадочная?
– Это просто аллергия, – обиженно сморкаюсь я в чертов платочек.
– Я конечно пожалею, что принял помощницей сопливую кобылу. Я ведь уже говорил, кому в здравом уме, голову придет заставлять тебя делать то, о чем ты явно мечтаешь.
– Вы хам и наглец.
– И я очень хорошо плачу. Так что?
– Ну хорошо. Только мы на вы, обедать я с вами не буду, субординацию мы соблюдаем и…
– И что? – он близко совсем. Настолько, что я вижу шрам на его подбородке. Тонкий и длинный, спускающийся по шее к ключице. И чувствую огненный жар, исходящий от идеального хищника. Черт, я чувствую себя жертвой. Я – жертва.
– В гости я вас не приглашаю, – жалко выдыхаю я, пытаясь не дышать.
Демьянов
Зачем я принял на работу это недоразуменияе, ума не приложу. Девка откровенно странная. Смотрит в окно всю дорогу от офиса до адреса, названного ею и сопит как паровоз. Ехать недалеко, кварталов пять. Арка на въезде во двор старая и облупившаяся, совсем не вяжется в ухоженностью центра, в котором находится. Спрятана в глубине улочек, похожих на темный колодец. Я уж и забыл, что такие бывают. И что девки бывают вот такие, настоящие, естественные и серые, тоже не вспомнил бы. Она пахнет свежестью. Дешевыми духами и упрямством.
– Вот тут меня высадите, пожалуйста, – супит свой сопливый нос моя новая помощница. Взял не пойми кого, с улицы, образование фуфло. Что происходит, себе не могу объяснить. – Не нужно заезжать во двор. На меня там и так криво смотрит местная комиссия.
– Комиссия?
– Ага, там крутятся крутые бабки, – хлюпает носом Аргентина. Господи. Она еще и чокнутая что ли? Вот мне фортануло то. Страшная серая мышь с мозгами набекрень. Шикарная помощница для очумевшего олигарха.
– Бабки-моя работа.
– Деньги-ваша работа. Сленг не всегда хорош в разговорной речи. Надо говорить правильно, – вредная заучка, и очки эти ее дурацкие.
– Я учту, что ты еще и зануда, – мне нравится ее злить. И сейчас Аргентина Дмитриевна на сердитую мышь похожа. Даже кулачки сжала, лежащие на коленях, сведенных так крепко, что кажется они у нее слиплись. – Зануда, заучка и училка. Зубодробительная смесь. – А говорить я буду так, как я хочу, уясните это. И учить меня не позволю. Бабки все таки я вам собираюсь платить.
– Это другие бабки. Они на карусели крутятся. Там короче лавки от подъездов все убрали, и несчастным сплетницами осталась только карусель. Вот бабульки на ней и сидят с утра до вечера. В общем, простите, но они и так меня считают падшей женщиной. Кто еще может в съемной квартире обитать? Только гетера. Если я приеду на такой шикарной машине, то клеймо ко мне приклеится навсегда. А мне тут жить. И судя по всему долго. Цена уж больно хорошая за аренду. Вон там, у арки я выйду.
– Вы не передумали насчет обеда? – ухмыляюсь, рассматривая откровенно дурнушку. Что-то кажется мне в ней необычным. Но что? Необъяснимое чувство.
– Нет, спасибо. Я не голодна. И у меня дома макароны по-флотски, так что обойдусь. Мы вроде о субординации говорили, – зябко дергает она тонким плечиком, затянутым в деловой пиджачок. – Иван Ильич, до завтра? И это. Спасибо, что защитили меня от верблюдолюбов. Я думала, что у вас нет души. Ну, такие слухи ходят. А вы еще не совсем оскотинились.
– Ты… – рычу я, слушая тихое похрюкивание Жоры, несущееся с водительского места. Вот же дрянь очкастая. Я ее в бараний рог сверну.
– До свидания.
Она уходит не оглядываясь. Подскакивает по потрескавшемуся асфальту, перескакивает через лужи, как смешной мячик на резинке. Туфли у нее совсем не серые, у моей жены целая коллекция таких бареток. И это точно оригинал, а не подделка. Странная. Очень странная. И я до одури хочу… Макарон по-флотски, мать их за ногу. А не жратву из ресторана, бездушную и до уродства красивую.
– Жора, домой, – приказываю я. Есть одному не хочется. Ничего не хочется. Как, впрочем, всегда, в последнее время.
Ехать домой тоже нет желания. Там не ждет меня никто. Забуриться к Динке? Надоела до чертиков, до изжоги. Я не нужен никому. Нужно то, что я могу дать. А могу я многое. Но, черт, рядом с этой гребаной очкастой соплей, я вдруг почувствовал себя живым. И это напрягает адски.
Дом. Родной дом. Встречает меня тем, что встречает меня дворецкий, на кой-то хрен нанятый Зоей. Она набила эту чертову хибару прислугой, как огурец семечками. Зачем я сюда с таким упорством возвращаюсь. Не приложу ума. Может потому, что мама меня учила, когда-то, очень давно, что дом – это главное в жизни?
– Зоя Павловна в бассейне, – рапортует халдей, принимая у меня легкое пальто. Конечно, где ж ей еще быть? Она почти переселилась в свой влажный мир извращенных удовольствий.
Спускаюсь в подвальное помещение. Здороваться с женой уже стало уродливой традицией. Воздух пахнет хлоркой, алкоголем, дорогими благовониями и отвращением. Зоя спит в шезлонге, раскинув длинные ноги бесстыдно, никого не стесняясь. Прислугу она за людей не считает. Она снова пьяна, черт бы ее подрал.
– А, дорогой, – открывает мутные глаза, когда я дотрагиваюсь до ее ледяного плеча. И втайне, в глубине души, надеюсь, что она… – Я жива. Ты разочарован? – хмыкает красавица, глядя на меня с плохо прикрытой ненавистью.
– Ты когда-нибудь трезвой бываешь? – морщусь от душного отвращения, в узел скручивающего мой желудок.
– Конечно, когда знаю, что мне не придется с тобой встречаться. Мир сразу становится интересным, – скалит белые зубы моя жена. Когда она превратилась в ледяную стерву? Может быть тогда, когда я выгрызал нам с ней зубами у судьбы светлое будущее? – А зачем? Ванюша, зачем мне быть трезвой? Ты ведь на меня внимания не обращаешь давно, как на вешалку в прихожей. Хотя нет, на нее ты смотришь чаще. Пахнешь, кстати, отвратительно. На дешевеньких потянуло?
– Что?
– Я говорю, духи дешевые у бабы твоей очередной. Ты все таки пресытился и перестал брезговать дешевыми блядями? – кривит губы Зоя. Нюх
