аппетит. А ты же накормишь меня, Тина?
– Аргентина Дмитриевна, – стону я, когда мужские руки выдергивают из моих ослабших пальцев гребаный шлафрок.
– Давай, Дмитриевна, вот так, – кожу колет иглами от прикосновения чужих ладоней. А когда она нагибается, чтобы попасть в собачку молнии, кажется чертов пол начинает ходуном ходить. Мерзкий халатик слишком короткий. И его движения, прямо на уровне моих трусиков… И он не может попасть гребаной железкой в поганую собачку. И трусы эти трикотажные намокают…
– Да что вы там копаетесь? – хриплю я, пытаясь вырваться из гипнотического транса, которым воздух этой квартиры пропитался, словно серебряной пылью. Стальной пылью насмешливых мужских глаз. И можно же не сопротивляться. Я же здесь с ним как раз для того, чтобы его соблазнить. Но мне от чего-то не хочется вот так… А как? Как мне хочется? – Дайте я сама. Пальцы дрожат. Лдышать нечем. В голове рвутся огненные салюты.
– А ты штучка, Тина, – ухмыляется Демьянов.
– Дрючка, – хмыкаю я. – Ванная там… – киваю в сторону убогого санузла, который я продезинфицировала минут сорок назад.
– Ого, Быка за рога? – сталь разливается тягучей насмешкой. – Слушай, я на работе ни-ни. Я женат, детка. Ну и ты не в моем вкусе. Не люблю я очкастых.
– Что же жена вам не приготовила макароны? Ездите по чужим женщинам побираться, – ухмыляюсь я. Его взгляд сразу становится жёстким и колючим. Больная тема? Или обиделся на побирушку?
– Я сейчас тебя съем, – рычит Демьянов, проталкиваясь внутрь занюханной съемной квартиры, которая ему, кажется, мала в плечах. – Или начну убивать. Я когда голоден, страшен.
– Щи будете? – вздыхаю я. Избавиться от незваного гостя у меня не получится, это я уже поняла. – С пампушками, и салом. Макароны по флотски будут готовы через полчаса.
– Кто ты такая? – смотрит мне в глаза моя жертва, абсолютно трезвым взглядом.
– В смысле? – у меня ноги слабнут от страха. Он тут не один. В коридоре охрана. Внизу, наверняка тоже. Уйти не удастся.
– Ведьма? Колдунья? Баба Яга? Молодца накормишь, спать уложишь. А потом…
Черт, черт, черт. Да чтоб его…
– Я не услышала ответа. Про щи…
– Я буду все, детка…
– Мы соблюдаем субординацию, – вредно напоминаю я, понимая, что это бесполезно все. – Вы едите и уходите. Мне завтра рано вставать на работу. И потом есть еще куча дел. Так что спать будете в другом месте.
– Я ведь в силах дать тебе отгул.
– А мне не надо, – вредно бурчу я, накрывая на стол. Чувствую его взгляд следящий и заинтересованный. И хочу провалиться под землю.
Демьянов
Я не спал так сто лет. Ни на одном дорогом матрасе. Ни в одном. Даже самом шикарном отеле мира я не спал даже в половину лучше, чем в этой чертовой занюханной квартирке на старом продавленном диване.
Разбудил меня запах гари и чужой взгляд, пронизывающий насквозь. Я вдохнул аромат адских костров. Открыл глаза и попытался распрямить затекшее в букве Зю тело, превратившееся, кажется, в камень. Язык присох к небу, и превратился в кусок наждака, по ощущениям. Черт, какого лешего я тут делаю? Почему не ушел вчера, сразу после щей? Что она в них подсыпала, что я обвалился на диван после шикарного ужина, имеющего вкус, которого я давно не ощущаю? Вся еда как вата. А эти мерзкие щи с гренками из дешманского черного хлеба, намазанного чесноком, оказались вкуснее самого изрысканного деликатеса.
– Проснулись? Наконец-то. Я уж думала вы корни в диван пустили, – насмешливый голос заучки, отдается звоном в моей голове. Так, еще одно усилие и я ее увижу. Она сидит на стуле. Прямо напротив меня, положив на колени тонкие руки, как отличница-зубрила. Только косичек не хватает с бантами, да галстука пионерского. Зато есть скобка на зубах и очередной дурацкий костюм, цвета засохшей… хм… горчицы. – Умывайтесь, приводите себя в порядок и завтракать. Мы опаздываем на работу.
– Когда ты так командуешь, я весь дрожу, – хмыкаю я, но звучу сейчас жалко. Чертова Сахара во рту и явно песок в распухшей голове. И дымом все затянуто, или это у меня в глазах пелена? Трогательный плед, которым я укрыт, тоненький и старый, совсем не согревает. И я дрожу, но скорее не от холода, а от отходняка. – Ты что тут, жгла костры инквизиции и жарила на них грешников?
– Я жарила оладьи на маминой чугунной сковороде, на ней они получаются вкусные и пышные. И они остынут, если вы не возьмете себя в руки, – морщит вредно нос Аргентина, поправляет пальчиком съехавшие с переносицы очки и определенно злится, что я до сих пор тут, в ее пустом мирке, в котором нет ничего, даже телевизора.
– Ты приготовила мне завтрак? – черт, да что происходит со мной? Она права, я опаздываю на работу. А такого со мной не случалось уже… Да никогда со мной такого не случалось, мать ее. Никогда, с момента основания мной гребаной крошечной фирмы, в подвале старого дома, которая потом разрослась до огромного концерна. Может быть как раз потому, что я не позволял себе слабостей и не пунктуальности. А сейчас я не хочу идти на работу. Я хочу нажираться оладьями, купить телевизор и сидеть на чужом диване, потому что тут я чувствую себя живым, в кои то века.
– И ребятам отнесла. Они всю ночь просидели в машине, – вздыхает серая мышь. Пучок этот ее бесцветный на голове от чего-то меня жутко раздражает. Ей бы распустить волосы по плечам, и губы подкрасить не девчачьим блеском, который скорее всего, вазелином воняет, а помадой матовой. И… Эка меня занесло то. Она же не может мне нравиться. Она никому не может нравиться, эта страшилка бесцветная. Поэтому она сидит тут одна, в этом убожестве. А я просто… – Зубную щетку я вам новую там положила на зеркальце. Иван Ильич, вы в порядке?
Я молча иду в ванну. Зубы чищу остервенело, стараясь заодно и мысли идиотские вытравить из гудящей головы. Чертова щетка сдирает десна в кровь. Такая же дешманская, как и все вокруг. И начинаю возвращаться в себя. И в свой мир я вернусь совсем скоро. Но хочу ли я этого? Странная мысль, пугающая, крамольная.
Она ждет меня в крошечной кухне. Смотрит, как я сажусь на табуретку, ставит на, натертый до блеска, стол белую тарелку исходящую паром, пиалу со сметаной, блюдце с медом, смешной бокал, украшенный розовыми котятами в коронах.
– Кофе. Боже, я сейчас сдохну, если не сделаю глоток эспрессо, – мычу я, чувствуя, что меня потряхивает от желания проглотить все вместе с посудой, дурацкой чашкой и хозяйкой этого безумия. – Дайте мне скорее чашку.
– Это цикорий с молоком. Пейте. И ешьте. Вам нужно. С похмелья обязательно нужно съесть что-то жирное.
– Откуда такие познания? – ухмыляюсь я, подхватывая пальцами огненную оладью, похожий на облако. Рот я обжигаю сразу, но блаженно щурюсь, потому что такой выпечки не ел с детства. Мама готовила похожие, называла их пышками и поливала соусом из растопленного масла взбитого с медом. – Тоже прибухиваете, Аргентина Дмитриевна?
– Погуглила, пока вы спали, – вот сейчас, кажется, она мне язык покажет, или как Буратина руками возле носа сделает пассы ехидные. – Забила в поисковик «Что делать если начальник алкаш и докука»
– И что вам ответил всемирный знайка? – цикорий я заглатываю в один глоток и борюсь с желанием попросить добавки. Вкусно. Реально – вкусно. Такое ощущение, что я сейчас осознаю, что живу, а до этого просто существовал, тянул лямку.
– Он ответил, что работа не ждет. Иван Ильич, я очень не люблю не пунктуальность. Мы не сработаемся, если вы повадитесь шляться ко мне в гости в ущерб работе. И между прочим, диван – единственное спальное место в этой квартире. Я спала в ванной, а это плохо сказывается на моем организме. Не торопитесь. Вы подавитесь или язык обожжете.
– Уфе, – рычу я, из глаз брызжут слезы. Чертова девка сделает меня или дураком или инвалидом. Сижу как осел с торчащей из пасти оладьей, дыша огнем, словно задохнувшаяся собака. – Подуйте. Ну фэ.
– В смысле?
– Подуйте мне в рот, Тина. Быфтро.
– Во первых, Аргентина…
– Мы опофдаем на фаботу, и виноваты будете только вы.
Черт, черт, черт.
