и есть душа? Клубится неприкаянно, бездомно? Касается дыханием своим – то теплым, то ледяным – тех, кто еще жив? Но ведь разницы между ними – никакой, лишь та, что у живых пока есть тело.
В первый год после смерти мамы и отчима Мию нередко накрывал этот страх. Если бы призраки являлись лишь в сны, еще бы полбеды. Даже самый тяжелый кошмар – это всего лишь сон. Но Мия видела их! И маму, и отчима. Они клубились на лестничной площадке, таились в углах – все молча и оттого еще более страшно.
Но там было проще. Витек, вернувшийся домой, чтобы помочь с отчимом после второго инсульта, после его смерти так и остался – чего чужие хаты считать, когда своя жилплощадь вполне ничего. Занял, естественно, большую комнату – Мия и не возражала. Присутствие брата, его туповатая, равнодушная невосприимчивость к «тонким материям» не давали призракам разгуляться.
Здесь же, в этой квартирке, куда более уютной и ухоженной, чем их панельные «хоромы», Мия была одна. Она – и Ален за входной дверью.
В первые дни ощущение его присутствия буквально давило. Душило, обволакивая, как тяжелый запах. Было страшно подойти к входной двери, еще страшнее почему-то – повернуться к ней спиной. Мия подолгу стояла в прихожей, прислушиваясь. Прикусив губу, отпирала входную дверь, вглядывалась в темноту. Ругала себя за дурость. Что такое, в самом-то деле?! Если за входной дверью действительно Ален (ну мало ли, бывают же чудеса, тела-то не нашли, может, он где-то с амнезией лежал!), тогда не стоять столбом надо, а распахивать дверь, виснуть со стоном на шее, льнуть, таять, забывать дышать, почти теряя сознание от острого, немыслимого, ослепительного счастья!
А если он и вправду мертв и там, за дверью, бесформенное бесприютное «нечто», которым он стал, – надо под кровать прятаться, а не за дверь выглядывать!
Но она все равно и столбом стояла, и, собравшись с духом, выглядывала на лестницу.
Постепенно ощущение «там – он» ослабело. Стало пусть не слишком приятным, но вполне терпимым. Мия привыкла к нему, как привыкаешь к ощущению неловкости в подвернутой ноге: сперва невыносимо, потом легче, легче, и уже улыбаешься – ничего, скоро пройдет.
Но сегодня это «он там, за дверью» чувствовалось как-то особенно остро. Кутаясь в мягкий халат, Мия постояла немного на коврике при входе. И как будто въяве видела: вот он стоит, копаясь в кармане в поисках ключа… Даже дыхание слышно.
Она приникла к глазку. Может, там и в самом деле кто-то есть? Или это опять морок?
Не разглядеть. Опять лампочка перегорела. Соседи и не подумают ввернуть новую. Перегорали лампочки часто, и последние два-три раза Мия меняла их сама, сердито думая, что, может, ввернутые ею лампочки соседи и воруют. Это, конечно, было глупостью, да и соседи присутствовали почти номинально. И все же – появляются ведь! Можно бы иногда и лампочку поменять, не разорились бы. Но нет, все ждут, когда жэковский электрик придет и поменяет.
Обыденные мысли свели разгулявшийся сегодня страх с уровня почти панического до вполне терпимого. Может, взять табуретку и поменять эту чертову лампочку?!
Мия постояла еще немного в прихожей, не то прислушиваясь, не то просто выжидая. Прижала ухо к гладкой деревянной панели – вроде тихо. Было все еще страшно, но она потянулась к замку – стоять так возле двери, погружаясь в оглушительный стук собственного сердца, вжимая ногти в ладони, невыносимо. Повлажневшая вдруг ладонь соскользнула с замочного движка, но Мия, сердито обтерев ее о пушистую ткань халата, решительно скрежетнула замком.
В последний момент представила себя на фоне освещенного дверного проема, как в перекрестье мишени, хлопнула по выключателю, постояла, чтобы глаза привыкли, распахнула дверь, успев подумать, что надо было хоть молоток в карман сунуть. Впрочем, связка ключей – тоже неплохое оружие.
Темнота стояла на площадке, как вода в стакане. Нет, не вода. Чернила. Густые, мутные. Слегка разбавленные светом, сочащимся через лестничный пролет снизу.
Никого.
Нет.
Затопившая площадку тьма выглядела по-разному: тут побледнее, там погуще. Погуще было в углу.
Там действительно кто-то стоял.
– Эй, – сипло позвала Мия, подумав, что, если это и впрямь некто опасный, вести себя подобным образом глупо – ну точно как тупая блондинка из триллера, которая непременно лезет в темноту и еще окликает тех, кто там может прятаться, видимо, чтобы главному герою было кого в итоге спасать. Уподобляться подобному персонажу не хотелось, тем более что спасать ее, в случае чего, некому, но, с другой стороны, не странно ли для гипотетического злоумышленника стоять столбом в углу межквартирной площадки?
Протянутая рука коснулась чего-то мохнатого. Шуба? Пальто? Стоящий не двигался.
– Эй, – все так же тихо, но чуть более уверенно повторила она. – Вы кто?
Пальцы, дрожа, скользили по мохнатому, холодному, жесткому. Вверх… Вниз… Этот, в углу, он что, великан?
Снизу запиликал, впуская кого-то, домофон, потом зашелестели шаги. Легкие, уверенные.
Отступив назад, Мия нажала на выключатель в прихожей. Жидкий желтый треугольник вывалился из двери, растекся по площадке, добрался до угла, где стоял «великан».
Действительно, великан – почти до потолка. Ровный, круглый, синевато-коричневый.
Ковролин. Рулон ковролина. Или ковер? Жесткое – его изнанка, мохнатое – край. Чтоб тебя!
* * *
– Ты чего тут? – остановившись на предпоследней ступеньке лестничного пролета, Алик пялился на Мию, словно она не стояла в дверях квартиры, а жонглировала живыми крокодилами.
– Лампочку поменять хотела, – Мия вытащила из ящика придверной тумбочки лампу, покрутила перед Аликовым носом, демонстрируя. – Ввернешь? А то мне даже с табуретки высоковато.
– Ну… давай, – согласился он с явным неудовольствием.
Ах да, мы же голубая кровь, белая кость, тяжелее бокала ничего в руках отродясь не держали. Попытки Алика изображать из себя привыкшего к обслуге избалованного «золотого мальчика» Мию забавляли. Трех лет не прошло с тех пор, как этот «баловень судьбы» санитаром на «Скорой» подрабатывал. Хотя, может, он и не строит ничего из себя, может, ему просто лень?
Ввернув лампочку, «баловень» скинул щегольские мокасины и вознамерился сунуть ноги в торчащие из-под тумбочки тапки. Большие, мягкие, уютные. Мия до сих пор их почему-то не убрала. И зубную щетку… И… Ай, ладно!
Но к тапкам – тапкам Алена! – она Алика, разумеется, не допустила.
– В носках походишь, у меня чисто.
– Па-адумаешь!
Хмыкнув, он протопал на кухню и сунул ноги под батарею – мокасины были итальянские, тонкой кожи и для питерской весны не годились совершенно. Чего его, кстати, принесло-то?
– Ну что, подруга, тоскуешь? – ухмыльнулся Алик, устраиваясь поудобнее в углу кухонного дивана. – Или обвыкла уже? Ха-ар-роший у тебя облом случился… Да ладно, ладно, я так, по дружбе. Сочувствую. Планы-то на
