— Это же неприлично.
— Ответь на мой вопрос, и я тебя отпущу.
Она сердито посмотрела на него.
— Не знала, что меня держат в плену.
«А неплохо бы», — подумал он и уклонился от ответа:
— Откуда у тебя это платье?
Она удивленно посмотрела на него, затем опустила глаза на свой наряд.
— Разве с ним что-то не так?
Он чуть не проговорился, что именно было не так: платье казалось ему великолепным. Она казалась в нем великолепной. Все мужчины в доме видели, что она красивая женщина в красивом платье. Однако ему хватило ума понять, что подобные упреки ни к чему не приведут… ни к чему хорошему, по крайней мере. И теперь, когда он увел ее из бального зала, пламя ревности превратилось в тлеющий костер, с которым он мог совладать. Вит глубоко вздохнул.
— С платьем все в порядке. — Испугавшись, что своим поведением натолкнул ее на мысль об обратном, он поспешно добавил: — Ты чудесно выглядишь.
И в сердцах выругался про себя.
— О! Спасибо. Рада, что тебе нравится. Я… — Она отвела взгляд и принялась теребить ленту на талии. — Я должна сказать… счет за него придет тебе. Так получилось. Платье купила Кейт, но оно ей не подошло, и она отдала его мне. Если хочешь я…
— Что мне до какого-то счета? — спросил он, оторопев. — Разве я раньше жаловался?
— Раньше? — Она покачала головой. — Не понимаю.
— Другие платья, — пояснил он. — Другие счета. — Он умолк, когда она снова покачала головой. — Их присылали не мне?
— Конечно, нет.
Вит задумчиво сдвинул брови. Он никогда не просматривал счета от модистки, он просто их оплачивал.
— Значит, твоему дяде?
— Нет, — ответила она и чуть приподняла подбородок. — Я сама плачу за наряды… обычно, во всяком случае. И если тебе это неприятно…
— Мне нет до этого никакого дела, — отрезал он.
— Похоже, что есть, — заметила она. Он сердито провел рукой по лицу.
— Зачем ты платила по счетам, если прекрасно знала, что я обо всем позабочусь?
— Я этого не знала, не так ли? Он с недоверием взглянул на нее.
— Хочешь сказать, что моя мать никогда не предлагала этого?
— Конечно, предлагала, но…
— Ты отказалась, — закончил он. — Почему?
— Не только мужчина имеет право на гордость, но и женщина, — ответила она. — Я и так многим обязана твоей матери, твоей семье.
— Тебя этим никто не попрекает.
— Все равно.
— Господи, это всего лишь платье, — сказал он, нетерпеливо махнув рукой.
— Именно. Поэтому я не понимаю, почему ты так расстроен. — Она покачала головой, когда он захотел ей возразить. — Здесь не место обсуждать это.
— Ты права. — Он подошел к окну и распахнул его. — Перелезай.
Она уставилась на него, затем на окно, затем снова на него.
— Что?
— Перелезай, — повторил он, указывая рукой. — Это мой кабинет.
— Знаю, что кабинет, — с усмешкой ответила она. — Где бы ты еще покончил с моей репутацией?
— Да что ты в самом деле! Никто не видит, Мирабелла, и я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз. Перелезай.
— Нет.
— Перелезай, — процедил он, — или я тебя переброшу. Мирабелла смотрела на него исподлобья, испытывая нечто среднее между шоком и яростью. Она хотела сказать, что он не посмеет, но по выражению его лица поняла, что еще как посмеет. Она подошла к окну.
— Ты не придерживаешься правил нашего соглашения, — проворчала она, присела на подоконник и перекинула ноги в комнату.
— Можешь завтра же подать на меня в суд. Спрыгивай. Она спрыгнула, обернулась и стала наблюдать, как он, очутившись в комнате, закрывает окно и задергивает портьеры.
— Пустая трата времени, — сказали она, когда он зажег две свечи. — Я не собираюсь извиняться за то, что сама плачу за свои наряды.
— Мне не нужны твои извинения, — ответил Вит. — Хочу, чтобы ты выслушала мои.
Он поставил подсвечник на стол и подошел к недоумевающей Мирабелле.
— Я… Тебе не за что извиняться.
— В Хэлдоне ты чувствуешь себя не в своей тарелке, — сказал он. — Тебе неловко просить или принимать что-то от нас. Это моя вина.
— Вовсе нет, — возразила она. — Я не чувствую себя неловко…
— Не лги мне, чертовка.
— Ладно. Мне неприятно принимать милостыню, от вас или от кого-либо еще.
Он тихо выругался.
— Это не милостыня.
— А что же? Не в укор поданная, как ты говоришь, но все равно милостыня. Каково тебе было бы на моем месте?
— Со мной все обстоит иначе.
— Да? Почему?
— Я — мужчина.
— Значит, тебе позволено быть гордым, а мне нет? — с жаром спросила она.
— Нет. Мне позволено работать, — уточнил он. — И я обязан заботиться о тех, кто этого права лишен.
— Я могла бы стать гувернанткой или компаньонкой. Он изменился в лице.
— Черта с два ты посмеешь!..
— А вот и… — Она замолчала и подняла руку, когда он попытался заговорить. — Давай не будем спорить об этом, Вит. Пусть каждый останется при своем, согласен?
— Нет.
— Если мы хотим и дальше не ссориться, как обещали твоей матери, нам придется пойти на компромисс.
С минуту он молчал.
— Слушаю.
— Я признаю, что из-за гордости стала, возможно, немножко упрямой. — Проигнорировав ехидный смешок, она продолжила: — И постараюсь в будущем не отказывать леди Тарстон в удовольствии мне помочь. Но ты должен проявить терпение в этом вопросе. Гордость — часть меня. Я не променяю ее на хорошенький гардероб.
— Ты так рассудительна, — заметил он. — Как это мы раньше не ладили?
— Раньше рассудительность исчезала, когда появлялся ты. Устраивает ли тебя компромисс?
Вит скрестил руки на груди.
— Нет, но я согласен. Пока.
«Он так красив, когда сердится», — подумала она, не сводя взгляд с его темных блестящих взъерошенных волос, волевого подбородка и голубых задумчивых глаз. Напряженные мускулы рук и груди выделялись под одеждой. И как она раньше не замечала его внутреннюю силу, от которой ее бросало в жар и перехватывало дыхание?
— Плачу пенни, если скажешь, о чем думаешь, чертовка. Мирабелла очнулась, услышав его голос, взмахнула ресницами и посмотрела в его смеющиеся глаза.
— Ах, мысли эти стоят по меньшей мере десять фунтов. Но так уж и быть — я уступлю их за пять. — От волнения ее голос стал хрипловатым, но она радовалась уже тому, что вообще смогла что-либо вымолвить. Ей было ужасно стыдно.
— По рукам. Пять фунтов. Мирабелла в замешательстве моргнула.
— Что-что?
— Даю пять фунтов за твои мысли. За те, от которых ты покраснела. Могу заплатить прямо сейчас, если ты сомневаешься в моей честности. — Он выдвинул ящик стола и извлек пятифунтовую банкноту.
