поцеловал!
И взгляд, брошенный на нее с порога, был не просто вежлив. Он светился участием. Или даже… сочувствием?
Какого черта?! В смысле – с какой стати? Он же на «той» стороне! На стороне Лели! Как он может Мии сочувствовать? Как он, простите, смеет? Формула «лучше быть объектом зависти, нежели сочувствия» крутилась где-то под горлом едким горячим комком. Мия шагнула в ванную, ополоснула лицо холодной водой, глянула в зеркало – глаза сверкали каким-то горячечным блеском. Над костяшками пальцев, там, где руки коснулись губы незваного гостя, чувствовался холодок – как от ментоловой мази.
Через минуту, за которую было выпито два стакана воды, беспомощная растерянность сменилась привычной собранностью, почти злостью. Подумаешь, понимающий какой выискался! Сочувствует он, видите ли, осиротевшей любовнице погибшего друга! Что ей с этого сочувствия, кроме бессильного отчаяния?
Еще минут через пять она смогла убедить себя, что ничего «такого» на самом деле не было, «тот» взгляд ей просто почудился.
* * *
Сессию Мия сдала едва ли не лучше, чем всегда. Сосредоточиться на простых понятных вещах вроде подготовки к экзаменам – это был отличный способ не дать себе раскиснуть. Растеряться. Впасть в панику, в уныние, в депрессию. Она же не Янка, в конце-то концов, ей никто соломки при падении не подстелит. Сама, все сама.
После сессии – словно батарейку вынули. Или какой-то стержень, что ли. Мия внезапно ощутила течение времени: стремительное, неудержимое, безжалостное. Ощутила не мозгом – кожей, сердцем и, чего греха таить, всем прочим… ливером. Невозможно было продолжать говорить себе «я подумаю об этом завтра». Завтра, строго говоря, уже наступило. Нужно было что-то делать. Принимать какие-то решения, действовать, куда-то двигаться.
Куда-то – хорошее слово. Можно подумать, у нее богатый выбор. Всего два варианта: попытаться чего-то добиться от Лели или устроить большой скандал в СМИ.
Когда, переодевшись старухой (кажется, миллион лет назад), Мия бросала счастливой Леле в лицо гадкие, даже угрожающие фразы – это было почти весело. Старухины тряпки – отличный маскарадный костюм вышел! – защищали, как… броня. Хотя нет, какая там броня, внутри все так и тряслось. Сколько раз Мия, переодевшись, преследовала Лелю? Четыре? Пять? Шесть? И только в последний раз отважилась подойти и заговорить. Получилось неплохо, но, увы, без продолжения. Днем Мия гордилась своей смелостью, а вечером Янка, рыдая в трубку, сообщила, что Ален утонул.
Экая ирония судьбы – именно в тот день, когда Мие показалось, что она начинает брать ситуацию под свой контроль. Хотя бы отчасти. Размечталась! И главное, тела-то не нашли, поэтому похорон даже не намечалось. Похороны давали бы неплохой шанс подойти к Леле вплотную…
Дня через два, опять в костюме старухи, она все-таки съездила к их дому. Подкараулить свежеиспеченную вдову и слегка подпортить ей удовольствие (конечно, удовольствие: она же теперь богата и свободна!), немного дегтя добавить в этот мед казалось неплохой идеей. Или, быть может, кипящий внутри адреналин требовал действий?
Но у дома клубились папарацци. Пришлось возвращаться несолоно хлебавши.
Сейчас же пугать Лелю было бы и вовсе бессмысленно. Подумаешь, кошмарная старуха! Нет, если и разговаривать, то только лично. Однако Мия вовсе не была уверена, что у нее хватит на такое смелости. В дом ее вряд ли пропустят (наверняка охрану усилили во избежание журналистских атак), значит, придется подстерегать возле. Но Мия помнила: когда она «гуляла» там безумной старухой, уже через час ожидания легкая нервозность (вполне понятная) превращалась практически в панику. Ни глубокое дыхание, ни формулы аутотренинга – ничего не помогало. Сердце колотилось как сумасшедшее, голос дрожал и срывался на писк. Так что, даже если и удавалось дождаться Лелиного появления, ни о каких «беседах» и думать нечего было. Оставалось лишь следить издали, в бессильной ненависти сжимая зубы и кулаки.
В то воскресенье Мие просто повезло: ждать почти не пришлось и нервы разгуляться не успели.
И это при том, что тогда ее защищал костюм старухи.
Сейчас придется стеречь у Лелиного дома в своем виде. И – сколько стеречь? Час? День? Два? А если она лишь на машине выезжает? Да, можно и Мие ждать Лелиного появления, сидя в машине, но намного ли от того легче?
Чертовы нервы! Везет тем, кто родился толстокожим! А ей-то как быть?
Мия немного порепетировала с телефоном в руках:
– Ваш муж сделал мне ребенка.
– Я беременна от вашего мужа.
– Ваш муж меня любил…
Господи, как глупо все это звучит! Да Леля просто трубку бросит – и все. С другой стороны, а что такого страшного: бросит и бросит, главное-то – информацию донести. Чтобы переваривала. Леля, как ни крути, тетка добрая и благородная (легко быть благородной, когда все тебя на руках носят и все твои хотелки моментально исполняются), вряд ли судьба будущего – единокровного Платону и Ульяне! – ребеночка оставит ее равнодушной. Что ей, жалко выделить несчастному сиротке какое-никакое пособие? А там, глядишь, можно будет и добавочку попросить, и еще… Как в детективах: если вы заплатили шантажисту однажды – будете платить ему всю жизнь. Нет, она, Мия, не шантажистка. Шантаж – это угрозы и все такое, а она лишь хочет получить то, что ей по праву положено. А положено ей никак не меньше, чем Леле!
Если же все Лелино благородство и дружелюбие – показные… что ж, в этом случае можно начинать вселенский скандал. Хотя лучше было бы без визгов и воплей обойтись.
Наполняющие желтую прессу бесчисленные истории брошенных жен, незаконных детей и прочие сплетни казались Мие вульгарными. Да, не замочив пальцев, воды не наберешь, однако вдруг удастся решить дело миром?
В конце концов Мия сочинила текст, звучавший хоть и глуповато, но не вовсе уж дико:
– Мне неловко к вам обращаться, но больше не к кому. Понимаете, мы с Валентином Григорьевичем встречались в последние месяцы перед его гибелью. И у меня будет от него ребенок.
Да, это более-менее терпимо. Не «муж», а строго по имени-отчеству. Не «любовь» (желание уязвить законную супругу можно пока в дальний угол засунуть), а «встречались». И не холодное «беременность», а вызывающий сочувствие «ребенок». Да, и поздороваться не забыть! И соболезнования выразить. Пусть запоздалые – Алик ее очень даже неплохо утешил, но Мие, по легенде, быть в курсе этого не полагается. Да, соболезнования – непременно.
Она накапала в стаканчик валерьянки – тьфу, гадость! Порепетировала еще немного. Голос все-таки дрожал и срывался, но, если вдуматься, это даже и неплохо. Вполне в духе «мне не к кому больше обратиться».
Расправила плечи, вдохнула поглубже, скомандовала сама себе: ну, поехали?
Поехали, как же!
Домашний Лелин телефон мертво висел на автоответчике: оставьте сообщение после звукового
