из головы.
Но через день нарочно явилась в клинику ранним утром, когда начиналась смена самого Тернера и пациентку готовили к операции. Она старалась не попадать на глаза Тернера и только когда он вооружился скальпелем, что она увидела через стеклянную дверь, она набралась наглости и вошла в операционную, сделав умоляющую гримасу в ответ на недовольный взгляд Тернера. Думала, выгонит из операционной, но этого не произошло.
В этой клинике уже несколько лет, как все работали в резиновых перчатках. И даже репутация в Нью-Йорке у неё была высокой, говорили, что по статистике смертности больных в её стенах они выигрывали даже по мировым стандартам. В её мозгу всегда как печатью поставленные всплывали слова Тернера «У хирурга не может быть ногтей и резиновые перчатки защитят не только жизнь пациента, но и совесть хирурга» Его операционные, а их было только две в клинике, обрабатывались дезинфицирующими растворами и в основном формалином перед каждой операцией и после неё. Ну, а инструменты кипятились в стериализаторе, как и в любой другой клинике, только Тернер считал это недостаточным и распорядился всегда опускать их в 90 % — ый спирт. Денег в клинике хватало и его закупали прямо с заводов, производящих алкогольную продукцию в Нью-Джерси. Ани гордилась, что она работает в настолько щепетильно соблюдающем стерильность лечебном учреждении и настолько требовательном ко всем своим работникам и в отношении профессионализма и дисциплины.
Подготовку операционного поля провели, когда еще пациентка была в сознании. Степень ухудшения состояния ребенка прямо пропорциональна длительности общей анестезии. Сигналом начала операции была такая привычная обыденная фраза Тернера. Волей не волей которую по инерции переняли все хирурги клиники — «Давление в норме? …Начали».
Во время получения матерью наркоза, Тернер пропальпировал матку и плод, и его скальпель уверенно сделал разрез брюшной стенки по прежнему разрезу и тут же с невероятной скоростью стал иссякать его рубцовую ткань. Далее он отсепарировал пузырно-маточную складку брюшины, что необходимо было для обнажения нижнего маточного сегмента. Затем сделал разрез на несокращающейся части матки (нижний сегмент), что снижает вероятность разрыва или расхождения краев рубца при следующих беременностях. И Ани, по возникшему немому напряжению, такому, что слышно было дыхание каждого из стоявших в операционной, поняла и подалась ближе, чтобы рассмотреть, самый опасный момент, требующий максимальной концентрации от хирурга, как можно больше снизить опасность повреждения сосудов, идущих вдоль ребра матки. Тернер произвел продольный разрез в нижнем сегменте матки и продолжил на тело матки. Ребенка он вынимал настолько бережно, что в этот момент операции он был прекрасен как Бог, и сердце любой женщины с её природными материнскими инстинктами наполнялось самыми высокими благодарственными вибрациями к этому человеку. У него приняли младенца мужского пола, и он уже грубее опустил свою руку в разрез, чтобы достать послед. Отдав его акушерке, он вывел матку из брюшной полости для обследования придатков и наложения швов. И пришло время непревзойденному искусству такого хирурга как Тернер зашивать разрезанные ткани брюшины, мышц и кожи! Здесь ему не было равных. И наконец то теплое приятное спокойствие стало наполнять напряженное тело Ани, и она отошла от стола, чтобы не мешать выводить пациентку из наркоза и перелаживать на каталку. Младенец сзади за плечами врачей закричал и гнетущее напряжение бесследно стало иссякать из этого помещения, словно заглянуло сюда по ошибке. Тернер улыбаясь подошел к ней, держа свои окровавленные руки перед грудью и ей так захотелось его обнять за ту надежду, которую он даровал ей сегодня.
— Иден, я всегда говорила это про себя, но сейчас скажу вслух — сказала она — вашими руками работает сам Господь Бог! И с вами ничего не страшно!
Он только послал ей воздушный поцелуй и поспешил уйти, чтобы помыться и отдохнуть, он слишком не любил никаких предварительных прогнозов и поспешных поздравлений. Он уверенно знал, что успешно проведенная операция, это только половина успеха в выздоровлении пациента. Так все и случилось.
Ани стала добровольно ухаживать за этой роженицей и, но её состояние с каждым днём ухудшалось. На третий день ей был поставлен диагноз — воспалительный процесс, шов стал бурым, боли у неё усиливались и бедную женщину повезли снова в операционную.
Ани смогла оторваться от своих больных и наведаться туда, когда на каталке вывозили уже труп, закрытый простынею с огромным окровавленным пятном посередине. Такого Тернера она никогда не видела. Он сидел, все еще с окровавленными руками в удрученном состоянии на стуле перед окном и тупо смотрел перед собой в пол. Он слышал, как к нему подошли, но остался совершенно безучастен к присутствию кого-то рядом. У неё в голове был только один вопрос, который она хотела узнать у него как совет врача «Может ей попробовать самой рожать?», но сейчас он застрял в горле, потому что так еще Иден никогда не удручался по поводу плохого исхода работы с пациенткой. В работе любого врача это случалось, а за годы такой практики, как была у Идэна, он видел всякое! Ани ни разу не вспомнила в данный момент тот день их совместной работы в клинике, чтобы смертельный исход выводил его из состояния уверенности. Она стояла перед ним и не знала, что ей делать? Найти слова, которые могли бы поддержать? Она постаралась напрячься для поиска хоть каких-либо фраз в этом направлении и странным образом, в голове царило полное отупение и оно было еще вызвано легкой растерянностью, поиском причины для такого исхода, ведь она сама присутствовала на операции от начала и до конца и твердо знала, операция проведена была безупречно! Где эта причина? Где тот отправной момент, а точка упущения или не знания, от которой у женщины пошла раскручиваться спираль воспалительного процесса?
Ани стояла совсем рядом с Иденом Тернером, в операционной заканчивали делать уборку младшие медсестры и на эту безмолвную сцену у окна стали бросать внимательные взгляды, но в каждом из них, Ани видела удивленность, потому что она растерянно блуждала своим взглядом по операционной, по заученным движениям мед. персонала и в окно, на Идена. Безудержно хотелось плакать, но делать это категорически нельзя было, потому что Идену было тяжело, обстановка в операционной повисла плотным, мрачным занавесом и если она не находит в данный момент способа поддержать Тернера, то хотя бы не грузить его дополнительными переживаниями. Только спустя какое-то время, она заметила изменения в его лице. В
