Я перестала бояться будущего, смирилась с окружающей действительностью и ролью матери-одиночки. Буду жить, как тысячи женщин во всем мире, и растить малыша, изредка вспоминая его папашу. Хотя нет, вру – каждую секунду вспоминая… Голос Винника в динамике не вызывает привычного дрожания коленок и ледяного, царапающего нутро страха. Мне правда все равно… Большее унижение, чем я пережила в суде, сложно представить.
– Любовь Петровна, суд назначил внеочередное заседание по ходатайству прокуратуры, – говорит он взволнованно и сбивчиво.
Прошло только семь дней. Выходит, у следствия появились новые факты, доказывающие вину Боголюбова или, напротив, оправдывающие его.
– Конечно, Сергей Владимирович. Если мои показания необходимы, я…
– Еще как нужны!
Сбрасываю звонок дрожащими пальцами, боясь поверить в чудо… Слишком рано и неправдоподобно.
Плевать, как оценят мой наряд близкие Мира: удобство и комфорт сейчас для меня важнее всего. Высоким шпилькам я предпочитаю сапожки на низком каблуке, а брючному костюму с тугим поясом – вязаное женственное платье до колен. Не поверите, я даже краситься не могу. Внутри меня живет некий чувствительный радар, улавливающий запахи и заставляющий тело откликаться тошнотой. Пудра, румяна, помада – абсолютно все вызывает рвотный рефлекс.
Паркуюсь возле суда и впархиваю через широкие двери в просторный холл. Стряхиваю снег с шапки и меховой опушки капюшона, столкнувшись в гардеробе с Александрой Георгиевной. Впервые вижу подругу такой подавленной и виноватой. Она неловко, словно опасаясь немилости, сжимает мое предплечье и шепчет глухо:
– Прости меня, Любочка. Не думала, что тебе придется пережить такое…
– Вы не виноваты, Александра Георгиевна. Это все этот… мерзкий адвокатишка. А вы, вы…
– Я им дам «психически больная»! – потряхивая кулаком в воздухе, шипит Савская. – Ты у меня самая здоровая, Любаша! Всем бы такими стойкими быть! Оптимистичными, смелыми, сильными!
Мне хочется закрыть глаза, чтобы спрятать бурлящую в них боль… Потому что вид Мира, сидящего в клетке и закованного в наручники, ничего, кроме боли, не приносит.
Как столкнувшиеся метеориты, наши взгляды друг на друга взрываются новой порцией ослепительной боли. Я глубоко вздыхаю и опускаю глаза в пол… Савская по-дружески поглаживает меня по плечу и тихонько охает.
Слова прокурора Федора Линчука заставляют меня встрепенуться. Хочется хорошенько прочистить уши и попросить его повторить. Это точно говорит сторона обвинения?
– Подсудимый Боголюбов утверждает, что возле тела убитой девушки лежала пуговица. Оперативники нашли улику в результате повторного обыска кабинета и придомовой территории, – Линчук поднимает руку, демонстрируя запечатанную в контейнер пуговицу.
– Федор Леонидович, находка не имеет прямого отношения к преступлению, – возражает судья Борцова, нежно поглаживая блестящий молоточек.
– Протестую, – решительно звучит голос адвоката Гиреева. – Боголюбов видел пуговицу на полу кабинета, а оперативники нашли ее на козырьке под окном ординаторской. Это доказывает, что убийца целенаправленно унес улику, чтобы отвести от себя подозрения.
– Принимается, – соглашается судья. – Продолжайте, Федор Леонидович.
– Анализ телефонных разговоров убитой показал, что тайный номер, по которому звонила девушка, принадлежал Никите Чернову. Именно его Лопухина пришла шантажировать. Свидетель Яна Осипова подтвердила, что тоже связывалась с Черновым по этому номеру. К тому же после вечеринки в клубе «Сорренто» Никита и Марианна уехали вместе. Уважаемый суд, вот заверенные Осиповой показания, – Линчук протягивает документы секретарю суда.
– А что сам Чернов говорит по этому поводу? – вскидывает бровь Борцова.
– Его местонахождение неизвестно. Чернов объявлен в розыск, – сухо произносит Линчук.
Борцова выглядит уставшей и недовольной. Намеки прокурора на невиновность Мира слишком прозрачны, чтобы не замечать их.
– Есть еще что-то весомое для следствия? Пуговица – слабый аргумент против отпечатков пальцев на ноже.
Мир выглядит опустошенным. В его равнодушном, измученном взгляде сквозит неверие. Судя по всему, он тоже устал бояться и надеяться. На миг кажется, что он не слышит людей, решающих его судьбу.
– Позвольте, ваша честь, – встает Гиреев, по-доброму переглянувшись с Линчуком. Черт, да эти ребята заодно! – Камера наружного наблюдения, установленная на входе в больницу, показала, что Никита Чернов отлучался с лекции для сотрудников. В своих первоначальных показаниях доктор Чернов уверял, что не покидал лекционного зала. Кстати, медсестра Лебедева подтверждала слова Чернова, хотя следователи прямо не спрашивали об этом. Скорее всего, медсестра – сообщница предполагаемого убийцы.
Воздух становится тяжелым и потрескивающим от напряжения. Едва слышный гул голосов прокатывается по залу. Это же волшебство? Или мне кажется?
Мир приосанивается и словно оживает, с интересом взирая на Гиреева.
– Уважаемый суд. Повторный допрос сотрудников больницы установил, что в день убийства доктора Чернова видели возле крыльца заднего входа. Грузчик Марченко и кухрабочая Филипенко принимали привезенные к обеду продукты, – обволакивая пространство низким уверенным голосом, произносит Анвар. – Сторона защиты ходатайствует о признании криминалистических экспертиз недопустимыми доказательствами и исключении их из материалов уголовного дела. Прошу снять с подсудимого Боголюбова обвинения по статье 105, части первой УК РФ и освободить из-под стражи в зале суда.
Зал походит на море во время шторма. Люди вздыхают, взволнованно охают, молитвенно прижимают руки к груди. Шестаки, сидящие в первом ряду по соседству с Михаилом Боголюбовым, счастливо обнимаются. Руслан жмет руку Боголюбову-старшему, преждевременно радуясь победе.
– Любаша, все будет хорошо, – обнимает меня Александра Георгиевна. – У суда достаточно доводов, чтобы отпустить мальчика. Ты видишь, нас с тобой даже не вызывали!
Линчук переговаривается с Гиреевым. Выглядит он взволнованным и сбитым с толку. Анвар вытаскивает из кармана пиджака четки и начинает их судорожно перебирать. На лице Гиреева ядовитым бутоном расцветает растерянность. Что же там случилось? Линчук встает с места и подходит к судье. Борцова важно наклоняется, слушая прокурора, поджимает губы, недовольно качает головой. Что-то говорит Линчуку в ответ, отчего он краснеет, напоминая провинившегося школьника. Судья небрежно взмахивает кистью, прогоняя Федора Леонидовича к трибуне.
– Тишина в зале! – кричит Борцова. – Суд удаляется в совещательную комнату для принятия решения!
Минуты тянутся как резиновые. От волнения перед глазами пляшут черные мушки, живот скручивает приступом тошноты. Похоже, бешеное биение моего сердца слышится на расстоянии.
– Мне плохо, Александра Георгиевна, – шепчу, схватившись влажной ладонью за подлокотник.
Головокружение превращает близлежащую действительность в карусель. Цветные кадры мелькают перед глазами подобно ярким вспышкам. Савская мочит носовой платок водой из бутылки и обтирает мое посеревшее жалкое лицо.
– Любаша, надо потерпеть. Еще одну минутку…
По залу разносится звук каблуков судьи. Она шуршит бумагами, затем объявляет:
– Встать, суд идет! Оглашение приговора!
Послушно поднимаюсь с места, чувствуя, как мной завладевает предательская дрожь.
– Суд постановил: признать Боголюбова Мирослава Михайловича в совершении преступления по статье 105, части первой Уголовного кодекса Российской Федерации невиновным. Подсудимого освободить в зале суда. Уголовное дело вернуть в прокуратуру на доследование.
Зал взрывается аплодисментами. Я
