— Он сильно пострадал? — Я никогда не считала доктора Вейнблатта опытным психоаналитиком (ради всего святого, взгляните на Сэнди), но никогда не желала ему ничего плохого.
— Нет. Только несколько порезов и синяков. Но он впал после этого в глубокую депрессию, которая вызывает у нас опасения. Он говорит, что чувствует себя неудачником, обманщиком и самозванцем. Его переведут в психиатрическое отделение, как только там освободится койка.
— Это так печально. — Это действительно было так. Каждый время от времени чувствовал себя неудачником, обманщиком и самозванцем. Одно из этих чувств я совсем недавно пережила сама.
Я на цыпочках вернулась в палату Кулли.
— Думаю, я пойду, — тихо сказала я, целуя кончик его носа. — Ты, наверное, очень устал.
— Да. Извини.
— Не надо извиняться. Просто отдохни.
— Сонни?
— Да?
— «Марлоу» больше нет? — Его глаза наполнились слезами.
— Да, шхуна утонула, — ответила я. — Но это не значит, что ее больше нет. Помнишь, ты ведь оставил там сигнальный буй? Береговая охрана поможет нам найти ее. А, может быть они уже ее нашли.
Лицо его просветлело.
— Я совсем забыл об этом буе. Возможно, это дает нам надежду.
— Никаких «возможно». Точно дает. А теперь ложись спать. Я приеду утром и отвезу тебя домой.
— Домой? — Он опять помрачнел.
— Да. Ко мне домой. У меня же пока еще есть дом.
— Надеюсь, — пробормотал он.
— Эй, выше нос, — сказала я, испугавшись, что Кулли тоже впадет в депрессию и его переведут в психиатрическое отделение, как и доктора Вейнблатта. — Особняк Маплбарк не так уж и плох, если к нему привыкнуть. — Конечно, было бы не очень хорошо, если Кулли привыкнет к нему сейчас, когда банк в любую минуту может лишить меня права собственности. — Давай взглянем на ситуацию с другой стороны. Мы не утонули в проливе Лонг Айленд. Мы живы. Мы не лишились ни одной из частей тела. У нас достаточно доказательств, чтобы засадить Бетани за решетку до конца ее дней. Теперь начинаются хорошие времена. Мы будем любить друг друга, помогать друг другу и наблюдать за тем, как маленькая мисс Даунз получает по заслугам. Я не вижу поводов для депрессии.
Я оставила Кулли и спустилась в вестибюль, где принялась ждать маму. Я позвонила ей с катера береговой охраны, когда поняла, что у меня нет при себе ни цента. Все мои деньги и кредитные карточки утонули вместе со шхуной.
— Дорогая, ты в порядке? — спросила она меня по телефону.
— Конечно, мам. Кулли сломал ногу, но беспокоиться нечего.
— Не о чем беспокоиться.
— Правильно. Ты приедешь в больницу Нью Хэйвена? Мне неприятно втягивать тебя во все это, но мне нужны деньги и во что переодеться. Что-нибудь теплое.
— Мы скоро будем.
— Кто это «мы»?
— Луис и я.
— Мистер Обермейер? — Похоже, они с моей мамой сильно сблизились в последнее время из-за этих ужинов и обсуждения по телефону моих дел.
— Да, дорогая. Но не думай ничего такого. Мы с Луисом не занимаемся сексом. Мы просто друзья.
Я истерически рассмеялась. Один старшина с катера береговой охраны спросил меня, почему я смеюсь. Я ответила, что просто радуюсь жизни.
Мистер Обермейер заказал для нас номера в гостинице, находящейся неподалеку от больницы — три отдельных комнаты. Мы пришли в гостиницу, и я переоделась. Мама привезла мне черный габардиновый костюм (Шанель), черную шелковую блузку (Анна Клейн) и черные кожаные лакированные туфли (Феррагамо). Я выглядела так, словно собралась на похороны, но сухая траурная одежда была все же лучше, чем мокрый костюм для прогулок по морю, особенно учитывая то, что никто не умер.
Мы пошли ужинать в маленький семейный ресторанчик при гостинице. В меню было только два блюда: запеченная треска и стейк. Не густо. Но, прежде чем я успела обратиться к официантке, моя мама сделала заказ за меня.
— Она будет треску, — сказала она.
— Я хочу стейк, — сказала я официантке. — Среднепрожаренный.
— В стейке много холестерина, — возразила мама.
— Зато в нем много белка, — упорствовала я. — Последние несколько часов я провела, борясь за свою жизнь. Я заслужила стейк. И плевать хотела на холестерин.
— Следи за своей речью, — одернула меня мама.
— Дорис, пусть она ест стейк, — вступился за меня мистер Обермейер. — Что ей эта треска? Она сегодня уже на рыбу насмотрелась.
— Ты прав, Луис. Конечно, — ответила мама и обратилась к официантке: — Она будет стейк.
Мистер Обермейер, мой герой!
После ужина я рассказала мистеру Обермейеру о наших с Кулли подозрениях насчет того, что именно Бетани испортила шхуну, чтобы заставить замолчать и нас, и рукопись.
— Луис, ты слышал это? Она сказала, что рукопись была на шхуне. — Моя мама выглядела так, словно с ее костлявых плеч только что свалился неимоверный груз. — Это значит, что теперь никто не узнает про нас с Элом.
Очевидно, моя мама рассказала мистеру Обермейеру о своем бурном прошлом с сенатором.
— Как продвигается расследование убийства? — спросила я адвоката.
— Есть хорошие новости. Отпечатки на бокале оказались идентичными отпечаткам на орудии убийства, — сказал он. — Теперь у полиции есть улики против Бетани Даунз: отпечатки, сахарная пудра и то, что она была в твоем доме в тот вечер, когда в нем обнаружили кокаин.
— И чего они ждут? — спросила я. — Почему Корзини не арестует ее?
— А вот теперь начинаются плохие новости. Корзини — гребаный мудак, помешанный на знаменитостях, — сказал мистер Обермейер и отрыгнул.
— Луис, твоя речь ничуть не лучше, чем у Элисон, — холодно заметила моя мама и достала мистеру Обермейеру упаковку таблеток от изжоги из своей сумочки.
— Спасибо, Дорис. Ты — прелесть. — Он улыбнулся и потрепал ее по щеке. Она потрепала его. Только друзья, значит? Черта с два.
— Вы хотите сказать, что Корзини не собирается арестовывать Бетани? Из-за того, что она дочь Элистера Даунза? — Я была поражена. Я думала, полицейские покрывают убийц только в кино или когда преступление совершает кто-то из семейства Кеннеди.
— Дело не только в Корзини, — пояснил мистер Обермейер. — Все отделение полиции лижет Элистеру Даунзу задницу.
— Луис, прошу тебя, — вновь одернула его мама.
— Ну, если Корзини мало собранных доказательств вины Бетани, — сказала я, — подождем, пока береговая охрана найдет «Марлоу» и подтвердится то, что шхуну специально вывели из строя. Уж это должно вогнать последний гвоздь в ее гроб. Не так ли?
— Возможно. Если только кто-то в бухте видел ее на шхуне, — сказал мистер Обермейер. — Если нет, то будет невозможно доказать, что это сделала именно она.
