Иногда она тянула к нему руки и просила помочь, захлебываясь в крови. Но Яр все так же стоял и смотрел на сестру глазами, полными ужаса, и ничего не мог сделать – только кричать от всепоглощающего страха.
Заканчивался сон одинаково – фонарь всегда гас. И на двор опускалась пелена плотной тьмы. Только тогда Яр пытался бежать, но куда бы он ни бежал, всюду натыкался на чьи-то руки.
С возрастом сон почти пропал – снился лишь раз или два в год. И каждый раз Ярослав просыпался в слезах, сколько бы лет ему ни было.
В этом году он тоже снился – примерно в апреле, незадолго до дня рождения Дашки, и Яр снова был мелким мальчишкой в кедах, спешащим домой по темному двору. И Даша опять упала – сорвалась с высоты в ночную тьму и рухнула перед ним – за три шага. Она лежала неподвижно, неестественно вывернув руки и ноги – как тогда.
И тогда впервые Ярослав заговорил, чувствуя, как его трясет от страха и боли. И в его словах были те мысли, которые оставались с ним долгое время.
– Прости, что я ничего для тебя не сделал. Прости. Прости.
И фонарь вновь мигнул и потух.
Когда Ярослав проснулся, он долго курил, открыв окно и глядя на круглую унылую луну, примостившуюся над соседней крышей, как на шезлонге.
– Даша? – потрясенно спросил Ярослав, резко выпрямившись. О Насте он мгновенно забыл, да и вообще забыл обо всем на свете.
– Привет, – еще шире улыбнулась ему старшая сестра, которую он так давно не видел.
– Привет… – растерянно ответил он, не веря своим глазам. Дашка? Тут? Но как?.. Невозможно. Это невозможно. Это нереально. Она же… ушла! Почему она вернулась?!
Ему не было страшно. Ему было больно. Яр никогда не думал, что сможет увидеть сестру живой. Услышать ее голос. И даже почувствовать аромат духов со смородиной, которые она обожала. Ему тотчас вспомнилось, как сестра бегала за ним с флакончиком этих самых духов и пыталась побрызгать его, а он с воплями удирал и орал, чтобы она не смела этого делать.
– Что ты тут делаешь? – прошептал Ярослав, забыв обо всем на свете и не видя, как солнечный диск постепенно уходит за горизонт. – Ты же…
Он запнулся.
– Я же – что? – рассмеялась сестра. – Тебе кажется, что я умерла?
Он медленно кивнул.
– Но здесь-то я жива, – возразила она. – Потрогай – я такая же, как и ты, из плоти и крови. – Она, сморщив носик, похлопала себя по щекам, а потом и вовсе ущипнула за бок.
– Но это невозможно, Даша, – прошептал потерянный Ярослав. Так странно было видеть ее – все такую же, пятнадцатилетнюю. А он ведь вырос – он уже старше ее на пять лет.
– Тут – возможно.
Они обнялись – как прежде. Дашка и правда была живая. Живая и теплая. И как всегда побрызгала своими духами волосы – от них пахло сильнее всего.
– Эй, Ярик-комарик! – воскликнула сестра, дразня его так же, как и в детстве. – Чего у тебя глаза на мокром месте?
Яр спешно вытер тыльной стороной ладони выступившие на глазах слезы.
– Что ты здесь делаешь? – дрожащими губами спросил он.
– Как что? – удивилась девочка. – Пришла к тебе, конечно же. Я по тебе скучала, Ярик, – жалобно сказала Даша, глядя ему в лицо несчастными глазами. – Я тебя очень люблю. Очень. Помнишь, как мы в детстве играли в прятки у бабушки? А помнишь, как вместе сломали телефон Власу и спрятали его, а он все равно узнал и подумал, что его сломал Егор? А помнишь, как ты мне на день рождения подарил открытку с нарисованной уткой? Я сказала, что я – не утка, а ты заявил, что это – лебедь, обиделся и убежал. А помнишь, помнишь, как мы воровали с Егором яблоки у дяди Гриши в саду, он нас засек и мы побежали от него? Ты тогда еще упал и сильно поранил коленку, и мама на нас накричала. А помнишь, как мы все вместе отдыхали на юге и папа учил нас с тобой плавать?
Ярослав помнил. Он помнил все – так отчетливо, словно это было вчера. И забыл о том, зачем он здесь и что должен сделать. Солнце словно ускорилось – уже почти наполовину скрылось за натянутой нитью горизонта.
– Это было так весело! – сказала Дашка. – Никогда не забуду этого.
– И я… – прошептал Ярослав. – Не забуду. Даш… Даша, – позвал он ее тихо.
– Что?
– А в тот день, ты… сама? Сама или… Или кто-то тебя?.. – Ярослав путался в словах – они давались ему тяжело.
– Ох, это был ужасный день, Ярик, – скривилась Дашка, делая шаг назад. – Я ненавижу его до сих пор. Самый худший день в моей жизни.
«Потому что он был последним, – прошелестел порыв ветра, ударившийся в башню, впрочем, никакой горести в этих словах не было, лишь ирония. – Ярик, не тупи!»
Ярослав, услышав это, мотнул головой. Дашка перед ним – живая, точь-в-точь такая, какой он ее запомнил, нахмурилась. Ему вдруг подумалось, что хорошо бы было, если бы с Дашкой увиделись родители и братья. Они тоже скучают по ней. Особенно мама. Она так плакала, она всегда так плакала, после того как Дашки не стало. Запиралась в комнате и давала волю слезам, думая, что ее никто не слышит. А Ярослав слышал. И плакал вместе с ней, сидя за стеной.
Его грудь пробил стремительный луч щемящей нежности, переплетенной с жалостью – и к Дашке, и к маме, и к самому себе.
А солнце уже больше чем наполовину ушло за горизонт. По небосклону все ярче и ярче разливалось розовое золото. Закат был почти в самом разгаре.
– Ярик, ты хочешь знать, что случилось? – прошептала девочка и нервным знакомым жестом поправила короткие темные волосы. В ее ухе блеснула серьга – обычный «гвоздик» с фианитом.
Он кивнул.
– Я ненавижу это вспоминать, братик!
Даша оказалась на балкончике, стоя у самого его края и положив на кованую решетку руки – с розовым лаком, аккуратно нанесенным на ногти плотным глянцевым слоем. Сестра любила розовый лак – у нее были десятки оттенков этого цвета! Братья искренне не понимали – зачем? И только Ярослав видел различия в оттенках и в каждом – свою красоту, но на всякий случай, чтобы не прослыть девчонкой, соглашался с Власом и Егором.
– Но если хочешь, я все расскажу тебе, Ярик, – сказала Дашка, задрав голову и глядя в небо. Над ними оно все еще было ванильно-матовым, с персиковым отливом, взбитым, как пломбир со сливками, а на западе игриво искрило золотом и румянилось, точно собиралось на свидание – жених, должно быть, ждал за горизонтом, за которым все больше и больше скрывалось солнце.
Ярослав несмело остановился за два шага до арки, ведущей на балкон. Оглянулся на лежащую в гробу безмятежно спящую Настю. Перевел взгляд на Дашку – такую реалистичную, словно она вернулась к нему из детства.
– Я не сама это сделала, – вымолвила Дашка.
«Немедленно поцелуй Настю!» – в новом порыве ветра, ворвавшегося в башню, было возмущение. Яр даже растерялся. А еще ветер принес запах луговых цветов. И парень устало потер глаза, не понимая, что он забыл? Что важное должен сделать?
Даша, казалось, тоже это услышала. Ее губы тронула тонкая улыбка, но она ничего не сказала и не сделала. Вместо этого уставилась вверх, на пролетающую над ней белоснежную птицу, из крыла которой медленно стало падать перо. Девочка потянулась за пером, которое вдруг резко спикировало вправо. Она попыталась поймать его, перегнулась через перила и… Упала, перевалившись через них, пронзительно вскрикнув.
Две трети солнца было за горизонтом.
Ярослав бросился к сестре.
Он не понял, как это произошло. Только что его сестра стояла на балкончике, глядя на позолоченные и пудровые облака, которые целовали холодные камни башни, а теперь уже висела над пропастью, судорожно вцепившись в кованую решетку.
– Ярослав, помоги!!! – громко кричала Даша, хватаясь за кованую решетку балкончика. – Помоги мне! Я падаю!
Яростный ветер трепал ее волосы и, казалось, кричал Яру в лицо, заставляя остановиться:
«Спаси Настю! Спаси вас обоих! Спаси до захода солнца!»
– Помоги мне! Я не хочу умирать, пожалуйста! – голос Даши срывался, как и ее скользящие по железу руки.
