бы мог подумать, что утро на рыбалке так меня вымотает?
У меня в горле образуется комок, пока я молча изучаю отца. Прошло пять дней с тех пор, как он выписался из больницы. Его цвет лица все еще бледный. Днем он дремлет и морщится от приступов кашля, которые становятся все чаще, а не реже. А последние два вечера я заметила, что в его тарелке на ужин было меньше еды, чем в тарелке Мейбл.
– Может, завтра мы останемся дома? Все эти полеты не помогут тебе восстановиться после прошлых выходных.
Он отмахивается от моего предостережения.
– Не-а. Я в порядке. Ночной сон, и я буду готов отправляться.
Мне хочется верить ему.
– Джона что-то говорил о завтрашнем походе в медвежий парк.
– Наверное, он думает о Катмае. Я не был там уже много лет. – Папа с интересом почесывает подбородок. – Надеюсь, он позвонил Фрэнку.
– Это тот гид, с которым у тебя много дел?
– Да. Ладно, хорошо. – Отец кивает с удовлетворением. – Я не видел его лично уже много лет. Будет здорово наверстать упущенное.
«В последний раз», – мысленно добавляю я с тяжелым чувством в груди.
Он начинает шаркать в сторону дома.
– Спокойной ночи, пап.
Я обхватываю себя руками, чтобы не только согреться, но и утешиться.
– Спокойной ночи, малая. – Отец задерживается в дверях. – Я так понимаю, ты простила Джону?
Я вздыхаю.
– Я еще не решила.
– По крайней мере, ты не голодала в той хижине.
– Мускусная крыса, папа. Он дал мне съесть мускусную крысу.
Откровение, которое заставило меня испускать рвотные массы через борт лодки, когда я узнала об этом, и скрежетать зубами всю оставшуюся дорогу домой. Даже сейчас я чувствую внезапное желание почистить язык.
– Это специализация Этель. Она этим славится. Тебе ведь понравилось, правда?
Я бросаю на него взгляд.
– Мускусная крыса.
Он смеется.
– Справедливо. Ну, Катмай находится в пятистах километрах отсюда, так что нам придется отправиться пораньше. Сделай мне одолжение, если ты простишь Джону настолько, чтобы пойти к нему сегодня вечером, не могла бы ты разбудить меня, когда будешь прокрадываться обратно утром?
У меня отпадает челюсть.
– Может, я и болен, но я не слепой, Калла. – Папа улыбается. – Все в порядке. Я… счастлив, что вы есть друг у друга.
– Ты не собираешься предупреждать меня, что мы совершаем огромную ошибку? – настороженно спрашиваю я.
– Ты думаешь, что совершаете?
Да.
Нет.
– Я знаю, что это не навсегда. Я знаю, что он останется здесь, а я уеду домой.
Мне кажется, что я должна сказать это вслух, чтобы доказать, что я не влюбленная идиотка, что я не обманываю себя, думая, что это не так. И все же я не могу представить, что мы с Джоной можем стать просто знакомыми однажды.
Для меня Джона – это Аляска.
Отец мягко улыбается.
– У меня много сожалений, малая. Но влюбленность в твою мать никогда не была в их числе.
Сказав это, он исчезает внутри.
* * *
– Это здорово, Калла. Действительно здорово. – Агнес улыбается мне, а затем поворачивается обратно к холлу «Дикой Аляски», где мы провели последние два часа, превращая его в сине-зеленую праздничную комнату с воздушными шарами и серпантином для проводов Шэрон и Макса сегодня днем. – И у нас полно еды.
– У меня были вполне закономерные кошмары с кексами, – признаюсь я, разглядывая подносы, стоящие на складных столиках справа, возле стойки администратора. Вчера у нас с Мейбл ушел весь день на то, чтобы напечь и украсить двенадцать дюжин кексов. Я уснула в постели Джоны прошлой ночью, измотанная, пока он чистил зубы. – Сколько человек придет?
– Больше, чем я пригласила, думаю. – Агнес нервно смеется. – Некоторые из жителей деревни узнали об этом и пытаются спуститься вниз.
– По крайней мере, это будут хорошие проводы. – Я и не думала, что Макс и Шэрон так популярны. – Вы знаете, где мой отец?
– В городе, с адвокатами. Он пытается завершить основную часть бумажной работы с Aro. – Агнес вздыхает, оглядываясь по сторонам. – Скоро здесь все изменится.
– Но не сегодня.
Она улыбается и протягивает руку, чтобы погладить мой бицепс.
– Не сегодня.
– Ладно, если больше дел нет, я собираюсь сбегать домой и привести себя в порядок. У меня все еще пастельно-зеленая глазурь в волосах благодаря Джоне.
И липкий слой по всему моему телу, где он решил размазать ее, прежде чем слизать, но я не думаю, что Агнес нужно или хочется знать эти подробности.
Ее темные глаза блуждают по моему лицу, а затем изучают беспорядочную копну волос на моей голове. Но, в типичной манере Агнес, она просто улыбается.
* * *
– Лосиное мясо… оленьи собаки… королевский лосось… икра сельди… баннок. Это плоский хлеб. Тебе может понравиться.
Я внимательно слежу за Джоной, пока он опознает различные подносы с едой, расставленные на столах, любезно предоставленные восьмидесяти с лишним людям, которые толпятся в холле «Дикой Аляски», большинство из них из Бангора, но много и тех, кто добирался из деревень по реке. Здесь царит атмосфера смеха и дружеской беседы.
В конце концов, Агнес была права. Вечеринка – это то, что нам всем нужно. Джона указывает на блюдо со сверкающими желтыми кубиками, с одной стороны покрытыми толстой темной кожицей.
– Это тебе не понравится.
– Что это? – Я указываю на миску с тем, что кажется белыми сливками и черникой.
– Это называется эскимосское мороженое.
– Молочное?
– Не-а. И тебе оно точно не понравится.
– Она не узнает, пока ты не дашь ей попробовать, Тулукарук, – раздается позади нас знакомый голос.
Джона оглядывается через плечо на старуху с розовой косынкой, и на его лице ясно читается удивление.
– Этель! Вниз по реке дважды за две недели.
– Не только я. Жозефина тоже. – Она кивает в сторону молодой женщины лет двадцати с толстой черной косой, доходящей ей до ягодиц, стоящей у кулера с водой. В слинге у нее на груди сидит пухлый младенец месяцев восьми с копной темных волос, его широко раскрытые глаза внимательно и с любопытством рассматривают множество лиц.
– Черт, он стал большим, не так ли?
Будто услышав Джону, Жозефина оборачивается, а затем робко машет рукой.
– Дай мне секунду, ладно, Этель? – Джона нежно похлопывает ее по плечу, и я смотрю, как он подходит к ним, как его улыбка становится широкой и искренней, когда они начинают разговаривать.
– У Тулукарука много мягких мест, но я думаю, что больше всего он любит молодых, – бормочет Этель.
На ней та же толстовка «Нью-Йорк Никс», что и в прошлый раз, когда мы с
