смотрел на нее сверху вниз. Возможно ли, думали оба, что мы любили друг друга? И по выражению глаз Лэнкса, которые оценивали ее холодно и бесстрастно, Фанни вдруг впервые поняла, какой она отныне предстает окружающим. Неделю-другую назад она плакала, глядя в зеркало на себя без макияжа и после бессонной ночи; сегодня Фанни выспалась, успела накраситься и, однако, прочла в глазах Лэнкса, которыми на нее словно смотрел весь мир, что красота ее утрачена безвозвратно.
– Перри… – начала Фанни.
Она забыла о слугах, забыла, зачем звала Лэнкса; перед мысленным взором Фанни ревело темное море – ее будущее. И плыть ей по этому морю навстречу ночи, преодолевать вал за валом предстояло совсем одной.
– Перри, я боюсь.
– Кого, милая Фанни? Кучки слуг?
Лэнкс собирался донести до Фанни обнадеживающую мысль (ибо подозревал, что увольнять слуг ему все-таки придется), что женщине ее происхождения, воспитания, нрава и силы духа не пристало такое чувство, как страх, но она перебила его:
– Нет-нет. Слуги – это чепуха по сравнению… по сравнению…
Лэнкс вонзился в нее холодным своим взглядом, и Фанни принялась сцеплять и расцеплять пальцы и, вся подавшись к нему, заговорила:
– Неужели ты не понимаешь, Перри, как это ужасно, как страшно для женщины, которая имела все, вдруг осознать, что у нее больше ничего нет и что это навсегда? Что с каждым днем будет только хуже?
Лэнкса передернуло.
– Дорогая моя Фанни, ничего – оно и есть ничего; хуже уже не станет, – процедил он.
Если Фанни на что-то намекает, так именно на то, чего изначально боялся Лэнкс: хочет занять у него денег. А деньги, предложенные им и принятые ею, осквернят обоих – это неизбежно, сказал себе Лэнкс, непоколебимый в уверенности, что память о давнем страстном романе нельзя опошлять такой вещью, как презренный металл.
– О нет, Перри, еще как станет, – возразила Фанни, заломив руки.
Жертва эмоций, подумал Лэнкс. Прискорбно, когда стареющая женщина эмоциональна напоказ; та, у которой появились морщины, должна демонстрировать только спокойствие. Фанни прервала ход мыслей Лэнкса словом, которого он более всего страшился.
– Я обанкротилась, – выдала она, продолжая заламывать руки, – и обанкрочиваюсь с каждым часом все сильнее.
Для Лэнкса не было слова хуже, чем «обанкротиться»: неприятное даже вне контекста, в устах друзей оно казалось предосудительным.
– Дорогая моя Фанни, – принялся объяснять Лэнкс (тон его был суров), – нельзя обанкрочиваться сильнее или слабее. Раз обанкротившись, нельзя продолжать этот процесс. Банкротство не имеет стадий.
– Имеет! – воскликнула Фанни и с живостью объяснила, что стадии не просто есть, но что каждая следующая стадия хуже предыдущей.
Что прикажете говорить после этакой порции бреда? Лэнкс сказал: «Дорогая моя Фанни».
Он взглянул на часы, обнаружил, что может уделить Фанни еще пять минут, и, пощипывая нижнюю губу, пришел к выводу, что вчерашний кутеж, осквернивший комнаты на первом этаже, был последней вспышкой расточительности. У банкротов, как было известно Лэнксу, порой отказывают тормоза. В ситуации, когда каждый шиллинг делается бесценным, многие пускают по ветру последнее, а затем (и случай с Фанни тому подтверждение) ждут помощи от друзей. Особенно склонны к таким безумствам незамужние женщины, ибо некому забрать у них из рук остатки капитала. Женщина, как никто из человеческих существ, нуждается в муже, в очередной раз подумалось Лэнксу (эта мысль часто посещала его в процессе профессиональной деятельности).
А при слове «муж» Лэнкса осенило – вот и выход из неудобного и опасного положения.
– Тебе следует обратиться к Скеффингтону, – произнес Лэнкс с решительными интонациями человека, которому вдруг все стало ясно. – Или я могу обратиться от твоего имени, если хочешь.
Скеффингтон? Фанни застыла в кресле, хотя всю последнюю минуту раскачивалась: взад-вперед, взад-вперед, – и уставилась на Лэнкса.
– Обратиться к Скеффингтону? В смысле, к Джобу? Зачем?
– За помощью. Я в курсе, что он разорен; зато может дать ценный совет. Дорогая моя Фанни, Скеффингтон – вот кто тебе нужен. Конечно, законных прав на него у тебя больше нет, но, учитывая, что он был твоим мужем, я готов… – Лэнкс запнулся под пристальным взглядом Фанни, однако продолжил: – …готов написать к Скеффингтону от твоего имени. Вы давным-давно развелись, и он, разумеется, мог связать себя новыми узами, но…
Фанни встала, с неожиданным спокойствием шагнула к окну, с минуту смотрела на мьюзы [31], затем обернулась. И как раз в это мгновение Лэнкс вынул часы.
– Перри… – начала было Фанни, но осеклась.
Она хотела сказать, что люди чудовищно далеки от взаимопонимания – вчера ее приняли за уличную девку, а сегодня Перри почему-то решил, будто она просит у него взаймы. Однако Фанни этого не сказала, и не только потому, что Лэнкс в очередной раз вынул часы, а еще и потому, что поняла: в словах толку мало. Слова, слова… все слова мира ни на волос не содействуют взаимопониманию, если нет личной заинтересованности; если к словам прибегает та, которая покрыта морщинами, та, чье лицо настолько изменилось, что не пробуждает и намека на былую привязанность. Лучше сказать Перри «прощай». Развязаться с ним, как Фанни развязалась с Дуайтом, Кондерлеем и Майлзом. Но, ах, если бы Перри, вообразив, будто она в нужде, сам предложил ей денег – как бы это согрело душу!
Ну да бог с ним. Он себе не хозяин. Он таков, каким сделала его жизнь. Отчасти виновата и сама Фанни: если бы вышла за Перри, как знать, – может, сегодня уголки его рта были приподняты вверх, а не опущены скорбно вниз…
Фанни почти улыбнулась при этой мысли, а Лэнкс, увидев, что она повеселела, выдохнул. Да и вообще, Фанни теперь была спокойна, а спокойная женщина всегда лучше, чем та, в которой спокойствия нет.
Фанни закрепила настрой Лэнкса, когда чуть насмешливо (Лэнкс помнил это ее выражение, но, очаровательное в былые времена, оно совсем не шло к ее изменившемуся лицу) произнесла:
– Не бойся – денег у меня достаточно.
– Почему же, дорогая моя Фанни, ты говорила о банкротстве?
– Потому что это правда. Я обанкротилась, только не в финансовом смысле. Спасибо Джобу – его щедрот мне хватит с лихвой. Но бывают ведь и другие формы банкротства…
На этом слове Лэнкс опять вынул часы; определенно Фанни собралась ему докучать, пусть и не насчет денег.
– О, Перри, как ты утомителен с этими своими часами! – воскликнула Фанни. – Больше, пожалуйста, на них при мне не смотри. Знаю, ты торопишься; ты и так сделал одолжение, что приехал. Напрасно я побеспокоила такого занятого человека, как ты. Я сама справлюсь; поручу дело со слугами мисс Картрайт. Так
