я могла вернуть его, хотя бы ненадолго, тогда, возможно, перспектива прожить еще пять столетий была бы не такой ужасающей.
– А если он не вернется? – спрашивает Джек.
– Буду и дальше искать выход, – отвечаю я. – Мне нужно быть уверенной, что однажды все закончится естественным образом, как это произошло с Леонардо и моим сыном и должно было случиться со мной. Если бы я знала, что однажды смогу вернуться к звездам, к своему мальчику, Доминику и Бену… ко всем, кого я любила и кого потеряла, то тогда я бы обрела покой.
Наступает долгая тишина. Даже шумный город вокруг нас кажется затихшим.
– Вита, – произносит Джек, и на его лице внезапно появляется страх. – Ты будешь злиться, но, пожалуйста, выслушай меня и попробуй понять.
– О чем это ты? – с опаской спрашиваю я. – Почему я буду злиться?
Джек склоняет голову, и я понимаю, что он тщательно подбирает слова.
– Джек, почему я должна злиться? – спрашиваю я. – Что ты сделал?
– Дело не в том, что я сделал, а в том, что я не сделал… пока что.
– Просто скажи уже, Джек.
– Леонардо завещал мне половину своего виноградника – заметь, всего половину – и бесчисленное количество своих произведений искусства, набросков и записных книг в одном огромном сундуке.
Я киваю. Это все мне известно, и я не раз видела упомянутую коллекцию.
– Сама знаешь, как обстояли дела. После Леонардо я был вечно пьян, потерян и пребывал в состоянии хаоса. Не было такой неприятности, в которую я бы не вляпался, и это дошло до того, что мне пришлось уйти с блеском.
– Был застрелен из арбалета. Впечатляюще, – говорю я.
– Прошло много времени, прежде чем я понял, что со мной происходит. Вернее, не происходит. К тому моменту, как я узнал, что существует человек с похожей историей, Леонардо уже умер, и я остался совсем один. Пока не нашел тебя. – Его улыбка источает печаль. – Помнишь, как я подрабатывал, время от времени публикуя что-то из незначительных работ Леонардо? И как благодаря этому мы выбрались из передряги в Париже?
Вздрогнув, я киваю. Тот период не просто так прозвали «Террором».
– Ну и о чем ты умолчал? – спрашиваю я. Он напоминает мне о том, через что мы прошли вместе. Дело плохо.
– Лет тридцать назад – а кажется, будто вчера – вы с Домиником находились в Дорсете, а я был в Берлине. Ты была в восторге от жизни с ним, а мне оставалось лишь радоваться за тебя, хоть это и было тяжело. Тяжелее, чем я в том признавался.
– Я понимаю, – говорю я.
– Как-то раз я разбирал сундук, подыскивая, что можно продать. Я впервые достал из него все содержимое и разложил на полу. Помнишь тот прекрасный пол из красного дерева?
– Джек.
По выражению моего лица он понимает, что это было первое и последнее предупреждение.
– Я заметил, что на дне сундука есть какая-то защелка, выполненная в виде шарнира. Леонардо же обожал всякие потайные отсеки. Я открыл его без особых усилий, а там…
– А там? – спрашиваю я с ухнувшим вниз сердцем, уже догадываясь, какой будет ответ.
– Клянусь, если бы я знал раньше, то рассказал бы тебе, – говорит Джек. – Но тогда Доминик уже был стар и болен.
– Что ты нашел, Джек? – я повышаю голос.
– Сверток, запечатанный воском. Внутри были пигменты, флакон с маслом и крошечный кусок красного неровного камня размером с мой ноготь, который он назвал философским камнем, а также записи с подробным описанием того, как он создавал наши с тобой портреты. Вита, я нашел ключ к бессмертию, и материалов хватит как раз на еще один портрет. Портрет человека, который застынет во времени.
Его слова выбивают воздух из моих легких. Я смотрю на Джека.
– Вита, послушай, – продолжает он. – Я не сказал тебе, потому что знал, что ты попросишь меня нарисовать Доминика. Во-первых, я даже не знал, сработает ли, а во-вторых, если бы и сработало, то мне это показалось…
– Чем? – спрашиваю я.
– Доминик тогда тяжело болел, – он видит, как я шокирована. – Было бы нечестно навечно оставить его таким. Поверь, я промолчал не ради себя. Я пытался защитить тебя и Доминика. Помнишь те последние месяцы, когда я был с вами? Он тогда попросил меня позаботиться о тебе, когда его не станет. Сказал, что не сможет спокойно уйти, если не будет уверен, что тебя будут любить и оберегать. Это я ему и пообещал. Вита, он хотел уйти, совсем как ты. Я не стал рассказывать тебе, потому что это был бы слишком тяжелый удар.
Закрыв глаза, я позволяю услышанному улечься в моей голове.
– Правильно поступил, что не рассказал, – говорю я, и Джек с облегчением выдыхает. – Но ты знал, как давно длятся мои поиски, и все это время скрывал от меня ответ.
– Ты вела другие поиски. Ответа на них у меня нет, – он качает головой. – Ты искала способ это закончить. У меня же был ключ к началу. О том, как положить этому конец, Леонардо ничего не писал. Это остается загадкой.
Через мгновение до меня доходит смысл его слов, а тьму прорезает крошечный лучик света.
– И почему ты решил рассказать мне об этом сейчас? – спрашиваю я, боясь даже надеяться.
– Что бы ты ни думала о моих решениях в прошлом, я тебя люблю. Все, чего я хочу, – это чтобы ты была счастлива. Нам хватит как раз на еще один портрет. Этого должно быть достаточно, чтобы спасти Бена, и, если получится, он навсегда останется с тобой.
На телефоне высвечивается пятнадцать пропущенных. Я выхожу из кабинета мистера Перреры вместе с Пабло. Я сказал ему, что никуда не пойду без своей собаки, и он разрешил мне нарушить правила.
Я зашел сюда где-то час назад, объявив, что согласен на операцию и менять свое решение не намерен, поэтому кровавые подробности мне не нужны. Но доктор все равно заставил меня их выслушать.
С помощью технологий компьютерного моделирования они воссоздадут мой мозг по раннее сделанным снимкам и будут практиковать операцию раз за разом. Мистер Перрера подробно рассказал мне об их планах и возможных непредвиденных обстоятельствах, вероятность которых они заранее оценили на тот случай, если я передумаю и вернусь. Он пытался уговорить меня сразу лечь в палату, чтобы можно было наблюдать за моим состоянием, но подготовка к операции займет три дня, поэтому я сказал, что не буду семьдесят два часа торчать в больнице. Ответ
