банку с консервированным супом.
Джек улыбнулся и закрыл глаза. Я снова поцеловала его и встала, рассеянно размышляя о том, не надеть ли ему на голову шапку Санта-Клауса и оставить в постели, если он не успеет к историческому ужину.
– Я скоро вернусь. Я оставлю дверь открытой, на тот случай, если тебе что-нибудь понадобится, а ты можешь мне крикнуть. Колокольчик, в который я звонила, когда лежала в постели, беременная близнецами, загадочным образом исчез еще до их рождения.
Джек снова закашлялся, и я поспешила выйти из комнаты на лестницу. Впрочем, стоило мне выйти в коридор и приблизиться к спальне Нолы, как я замедлила шаг. Дверь была открыта, хотя я была на сто процентов уверена, что закрыла ее, чтобы не пускать туда собак. Я сделала шаг вперед, чтобы закрыть ее, но тотчас замерла: моя нога ступила в лужу какой-то жидкости, промочившей чулок. Я сперва подумала о Бесс – у нее все еще случались конфузы в доме, когда погодные условия и температура были ей не по душе и, следовательно, не располагали пользоваться удобствами на открытом воздухе. Но мой взгляд скользнул через порог в комнату, где, образуя узор, виднелись лужи. Такой узор могли оставить только мокрые ноги. Я поставила ногу на один из следов и посмотрела вниз, отметив про себя, насколько он большой и четкий. Его явно оставила не босая нога. Скорее всего, сапог. Судя по более узкой пятке каждого следа, его владелец направлялся из комнаты к лестнице. На мгновение я подумала, может, позвонить Греко и спросить, не наступал ли он на что-нибудь? Но тут воздух в комнате пропитал знакомый запах пороха и кожи. Я замерла на месте.
– Александр? – прошептала я. Единственным ответом стало жужжание одинокой пчелы. Пролетев вокруг моей головы, она столкнулась с окном. Ее тельце упало на подоконник и застыло там в неподвижности.
Я поискала за зеленью, обвивавшей входную дверь дома моих родителей на Легар-стрит, дверной звонок. Я знала, что он где-то там, просто хорошо спрятан за плодами усердного руководства комитета по рождественскому декорированию. В огромном потрясающем венке я узнала тот, который мать сплела во время мастер-класса, и постаралась не сравнивать его с жалким творением собственных рук. В список талантов, унаследованных мной от матери, пение и плетение венков явно не входили. Я не в первый раз пожалела, что была лишена выбора, какие гены мне нужны, а какие нет.
Зловещее свинцовое небо низко нависало над нами. Запах в воздухе был незнаком нам, уроженцам Чарльстона. Синоптики на всех каналах продолжали предсказывать снег, но было не совсем понятно, когда и сколько. Один даже заявил, что снег вообще обойдет нас стороной и направится прямиком в Северную Каролину. Мне оставалось лишь надеяться, что он обрушится на нас в субботу, и тогда исторический ужин будет отменен, а я смогу снова заняться выяснением того, что же все-таки спрятано в мавзолее.
Когда мой палец наконец нашел кнопку дверного звонка, я нажала на нее и подождала, когда он звякнет. Попробовав еще пару раз и ничего не услышав, – что типично для влажного климата прибрежной местности, – я постучала. Затем еще раз. В конце концов я вытащила ключ, который по настоянию матери всегда держала при себе, и вошла внутрь.
– Мама! – крикнула я из холла. Несмотря на ее постоянные напоминания о том, что это и мой дом тоже, и мне не нужно записываться на прием, чтобы увидеться с ней, я заранее отправила ей быстрое сообщение о том, что я скоро приеду. Просто на тот случай, если они с отцом чем-то заняты. Я не хотела знать, чем именно, но хотела их честно предупредить.
Я прошла через холл. Как и мой холл, он был украшен гирляндами и фруктами, а бабушкина мебель служила теплым и знакомым фоном для рождественских украшений. Бабушка любила Рождество и, несмотря на трения между моими родителями, всегда старалась сделать его для меня особенным. На столе в центре холла стояла ее старинная миниатюрная английская деревня – крошечные фигурки хора, исполняющего рождественские колядки, в характерных викторианских нарядах. Интересно, в курсе ли Софи и дала ли она свое благословение? Впрочем, какая разница. Моя мать всегда поступала так, как считала нужным, но делала это таким образом, что другие думали, будто это их идея. А что касалось моей матери, Софи, большая поклонница оперы, всегда смотрела на нее с благоговением.
– Мама! – окликнула я снова, заглянув в переднюю гостиную с витражом, и через холл вернулась в столовую. – Мама! – крикнула я, на этот раз громче.
– Я здесь! – откликнулся тихий голос в дальнем конце дома.
Через кухню и узкий коридор я прошла в солярий со стеклянными стенами, который мой отец перестроил в оранжерею. Мать приходила сюда по утрам, чтобы выпить чаю и послушать музыку, что по совету Софи доносилась из новых, спрятанных в стенах динамиков. Эта комната была пристроена к дому гораздо позже, что, однако, не было поводом осквернять (это было слово Софи) целостность исторического дома уродливыми современными удобствами.
В толстом красном бархатном халате и в таких же красных тапочках, мать сидела в шезлонге и изящно потягивала из чашки чай.
– Привет, Мелли. Извини, я не слышала дверного звонка.
– Он не… – начала было я, но осеклась, поняв, что она не одна.
– Привет, Мелани!
Ребекка сидела напротив матери, в мягком кресле с великолепным цветочным принтом фирмы «Либерти оф Ландон», которое некогда принадлежало моей бабушке, а недавно было восстановлено. На фоне ярких подушек Ребекка выглядела маленькой и бледной. Я даже подумала, не захворала ли она. Или что-то случилось с Пуччи, потому что ее вездесущего четвероногого создания с ней не было. Глаза Ребекки опухли и покраснели. Не иначе как она потеряла свою любимую пару розовых перчаток, решила я.
– О, привет, Ребекка! Не ожидала увидеть тебя здесь.
Она быстро взглянула на мать.
– Я заглянула на минутку.
– Выпей с нами чаю, – предложила мне мать. Я сняла пальто и из старинного лиможского чайника бабушки налила себе в фарфоровую чашку чаю. Сев на край кресла рядом с Ребеккой, я посмотрела сначала на нее, затем на мать, и наконец снова остановила взгляд на Ребекке, заметив, насколько она бледна.
– Я пыталась дозвониться до тебя с тех пор, как увидела тебя в тот вечер в отеле «Фрэнсис Марион». Мне кажется, мы еще не закончили наш разговор.
– Да, я была занята. – Избегая смотреть мне в глаза, она сделала большой глоток чая.
– Не сомневаюсь. Представляю, как подработка в газете и отсутствие детей изнуряют тебя к концу дня.
Мать укоризненно посмотрела на меня, и я тотчас устыдилась своих слов. А еще задумалась о том, сколько мне должно исполниться лет, чтобы этот взгляд перестал на меня влиять. Или же сколько времени пройдет, прежде чем он мне больше не понадобится.
– Как Джек, Мелли? – спросила она, прочистив горло.
– Все еще очень слаб. Врач подозревает, что это грипп, поэтому он на карантине в нашей комнате. Я сплю во второй гостевой комнате, которую не обновляли и не меняли с тех пор, как в доме жил мистер Вандерхорст. Я даю Джеку все лекарства, прописанные ему врачом, и регулярно измеряю его температуру. Миссис Хулихан кормит его своим домашним куриным супом, а Купер принес ему горы видеодисков со шпионскими триллерами, вышедшими на экраны в последние десять лет, чтобы ему было не так скучно.
Я осуждающе
