А по всему корпусу автомобиля виднелись черные пятна.
– Что это за точки? – провела я пальцами по бумаге и подняла взгляд на детектива.
– Пулевые отверстия. – Мои пальцы, державшие снимок, задрожали. Дориан, заметив это, накрыл их своей ладонью, а затем продолжил. Его следующие слова окончательно разбили мою прежнюю реальность: – Да, Николетта, его убили. Машину Томаса хладнокровно расстреляли. Очевидно, он находился в этот момент в ней.
– Боже, – с губ сорвался всхлип, и я прикрыла их свободной ладонью.
Слезы медленно потекли по щекам. Боль, что, казалось, утихла много лет назад, воспряла с новой силой. Одно дело – потерять папу по воле случая. Судьба, рок, фатум – называйте, как хотите. С этим я могла смириться. Другое – понимать, что у него отняли жизнь намеренно. Убили. Безжалостно, зверски.
– Мне жаль, – глаза Дориана полнились сочувствием, – я не знал, стоит ли говорить, но все же решил, что вы заслуживаете знать правду.
– Спасибо, – прошептала я. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, повторила уже более четко и громко, вкладывая всю свою благодарность в слова: – Спасибо, Дориан. Правда. Похоже, вы единственный, кто решился быть честным со мной.
– На вашем месте я бы тоже хотел, чтобы со мной были откровенны.
– Вы не пытались выяснить, кто это был? Кто… – следующие слова мне пришлось силой выталкивать из горла, – кто его убил?
– Нет, Николетта. Я последовал совету друга и не стал больше лезть в это дело. Решил, что жизнь мне все же еще дорога.
– Понимаю.
– К тому же, думаю, что единственный, кто может обладать достоверными сведениями о произошедшем, это непосредственный очевидец событий, – конечно, на какой-то миг я и забыла, что Марк тоже там был и наверняка все видел. Все знал. И врал мне. – Простите, Николетта, но сейчас мне уже действительно пора.
Когда Дориан заметил, как я направилась в сторону выхода вместе с ним, он жестом остановил меня.
– Не стоит. Я найду выход самостоятельно, – пожав на прощание мне руку, он покинул кабинет, а я так и осталась стоять возле двери, глядя в пустоту и сжимая в руке злосчастный снимок.
Медленно обернувшись, я наткнулась взглядом на возвышающийся портрет отца и спросила:
– Кто ты, незнакомец?
Остаток вечера я провела тут же, в кабинете. Развернув кресло лицом к портрету, смотрела на знакомые черты лица человека, который теперь казался таким далеким. На столе лежала папка, которую оставил Дориан, а также конверты с письмами из сейфа и кольцо, но я не спешила приступать к их изучению. Хотелось для начала попытаться навести порядок в голове. Но попытки разложить по полочкам всю информацию, которая вывалилась на меня за этот день, не увенчались успехом. Мозг не желал воспринимать новую действительность. И все же кое-что стало очевидным. Простая мысль, которая уверенно пульсировала внутри, – вся моя жизнь окутана ложью. С самого детства. Меня будто поместили под стеклянный купол и тщательно охраняли его. Было ли хоть что-то настоящее в этой паутине из тщательно продуманных реплик и действий главных персонажей?
Сжав до боли руки, впиваясь ногтями в кожу ладоней, я твердо решила, что рано или поздно выясню всю правду. И об убийстве отца, и о таинственной деятельности Красных Драконов. Пусть моя жизнь не станет прежней, но в ней хотя бы не будет лжи. С этим намерением я уверенно потянулась к конверту с надписью «для Николетты», вскрыла его и погрузилась в чтение.
Глава 27. Микаэль Шварц. Лондон
Со свистом рассекая воздух, острый наконечник дротика достиг своей цели. Десять очков.
– В яблочко! – Альберт хлопнул меня по плечу. – Черт, дружище, все еще не понимаю, как ты это делаешь. Ты когда-нибудь промахивался?
– Когда мне было пять лет, – ухмыльнулся я и, забрав из его рук бутылку эля, приложился к горлышку.
– Мне бы твою меткость.
– Годы практики, – хоть мы и находились в одной из VIP-комнат на втором этаже клуба «Девоншир», стены все равно сотрясались от басов, а сквозь перекрытия доносились пьяные голоса посетителей, так что приходилось повышать тон, чтобы Альберт меня услышал, – знаешь ли, в подвале Герарда других развлечений не было. А учитывая, как часто он меня там запирал, – я встретился взглядом с другом, – дальше можешь сделать выводы сам.
– Иногда я забываю, насколько дерьмовое у тебя выдалось детство, – Альберт знал, что я терпеть не мог, когда кто-то начинал мне сочувствовать, и сейчас попытался скрыть свои истинные эмоции под маской. Однако я успел заметить.
Жалость. Как только кто-нибудь узнавал подробности моей жизни под крышей дома семьи Шварц, тут же начинал меня жалеть. Так было и в шесть лет, и в двенадцать, и в двадцать, и даже сейчас, в свои двадцать восемь, я снова видел сочувствие в глазах лучшего друга. К черту.
«Бедный малыш Микаэль, что за чудовищная семья ему досталась», «Как жаль мальчика. Который день приходит в синяках. Явно дело рук его мерзкого папаши. Но разве кто-то осмелится хоть слово сказать?», «Бедняга, неудивительно, что он вписался в компанию школьных хулиганов. С такой-то наследственностью», – толпа безликих людей, временами появляющихся в моей жизни, без остановки твердили, как им жаль. Вот только их гребаное сострадание не приносило ничего, кроме унижения. Никто из них не осмелился пошевелить и пальцем, чтобы подкрепить свои чувства действиями. Даже когда Герард прострелил мне плечо, и врачи хотели обратиться в социальную службу, имя отца сыграло свою роль. Стоило им его услышать, и все тут же поверили в сумбурный рассказ Антонио о том, как я заигрался с оружием и сам себя случайно подстрелил. Закончив с раной и дав рекомендации, напоследок они лишь пожелали быть осторожнее и не подходить к холодному оружию. Жалкие слабаки.
Будучи ребенком, я наивно думал, что что-то делаю не так. Что это я виноват в том, что отец выходит из себя и срывается на мне. Или в том, что мать не желает проводить со мной время, предпочитая компанию охранника. Пытался понять, чем заслужить их любовь. Ведь все, чего хотел малыш Микаэль, это немного родительской любви, тепла и заботы. Но инцидент с псом расставил все по своим местам. Мечты разбились о чертовски жестокую реальность – осознание, что Герард Шварц всей своей темной душой ненавидел сам факт моего существования. Он видел во мне выблюдка, не достойного носить его фамилию. И с того дня я начал вести себя соответственно: стремительно взращивал внутри себя тьму, агрессию, ярость. Отец не уставал давать почву для подпитки
