этих чувств. В то время как вера в людей, доброта и жажда любви стремительно иссыхали, пока не превратились в пыль, развеянную в коридорах моих детских воспоминаний.
– Плевать, – ответил я Альберту, продолжая искренне верить, что так оно и есть. К черту эту долбаную семейку, я стал тем, кто я есть, только благодаря себе. И мне никто не нужен, чтобы чувствовать себя цельным человеком.
Очередной горький самообман.
* * *
Когда под утро мы вернулись домой, Эмили уже заготовила для нас гневную тираду о безответственности:
– Так вот, если вы успели забыть, напоминаю: через четыре часа Эштон и его дружок будут ждать нас в Хесе [10], чтобы записать видеоролик для WWSC, который, между прочим, – тут она направила палец на меня, – нужен тебе прежде всего. Потому что это была твоя, чертовски «гениальная» затея, подать заявку на участие. Так что будь добр, протрезвей и приведи себя в порядок к десяти утра.
Не дожидаясь ответа, Эм ушла к себе, оставив нас в гостиной с ощущением собственной ничтожности, которая испарилась сразу же, стоило ей только закрыть за собой дверь.
– Ведет себя, как моя мамочка, – прокомментировал Альберт, а я тем временем направился к себе в комнату.
Эмили права, это я втянул их в сомнительное мероприятие, а значит, должен нести ответственность. Вот только мой энтузиазм испарился в тот же день, когда Николетта выставила меня за дверь. Уже через две недели стартует конкурс, наша встреча неизбежна. И я совсем не уверен, что смогу сдержаться. Я злился на девчонку за ее столь наивное отрицание очевидного. Меня до жути бесило, что она отказалась даже выслушать. «Твердолобая идиотка», – кажется, именно так я назвал ее в одном из сообщений, после которого она перестала даже читать их. Или же идиотом был я? Мог ведь держать язык за зубами. Нет, не мог. Придерживался принципа – лучше уж горькая правда. Злился еще и на себя, потому что был уверен: стоит мне увидеть Николетту – и все мои желания сведутся к тому, чтобы сгрести ее в охапку и затащить в ближайший отель. Я скучал, хоть и пытался это всячески отрицать. Девчонка забралась мне под кожу и теперь душила изнутри.
Завалившись в мягкое кресло, я открыл бутылку эля, которую захватил в клубе, и сделал пару глотков. Последние несколько дней бессонница сопровождала мои ночи, отпуская из своих объятий лишь на несколько часов. В надежде, что прямо сейчас она занята кем-то более важным, я откинулся на спинку кресла, все еще продолжая сжимать рукой горлышко бутылки, свесив ее за подлокотник, и закрыл глаза.
Позади послышалась мягкая поступь приближающихся к креслу шагов. Шуршание ткани об обивку кресла дало понять, что вошедший стоял прямо за мной. Я не торопился открывать глаза, непривычная волна спокойствия разлилась по всему телу, расслабляя мышцы, усыпляя бдительность. Легкий веселый женский смешок отразился эхом от стен полупустой комнаты.
Эмили? Нет, не похоже.
Тонкие холодные пальцы провели по моим плечам и тут же опустились ниже, скользя по футболке, когда незваный гость наклонился вперед, перегибаясь через спинку кресла. Пряди волос упали мне на лицо. Вместе с очередным вдохом носа достиг аромат полевых цветов. Ромашки.
Черт.
Миранда.
Попытка открыть глаза провалилась. Веки будто налились свинцом и отказывались подчиняться командам мозга. Как и остальное тело.
Смех снова наполнил собой пространство. И веселья в нем уже не было. Злобный раскатистый хохот, пробирающий до чертовых мурашек.
К аромату цветов прибавился металлический запах. Проникнув внутрь, осел горьким привкусом во рту. При еще одной попытке пошевелиться мне удалось слегка наклонить голову. В этот же момент глаза открылись, будто кто-то потянул за невидимые ниточки, привязанные к векам.
Лучше бы им оставаться закрытыми.
Мертвенно-бледные руки, все еще покоившиеся на моей груди, были запятнаны кровью. Алые ручейки стекали от запястий, напитывая белоснежную ткань моей футболки. Еще одна попытка дернуться провалилась. Сердцебиение участилось, когда хрупкие на вид ладони прижали меня к спинке кресла с такой силой, что каждый новый вдох теперь давался с трудом. И я не был уверен, парализовала ли меня некая сверхъестественная сила или же собственный животный страх, который лишь усилился, когда к уху приблизились губы и заговорили некогда любимым голосом:
– Ну же, Микаэль, смелей, – до боли знакомые дразнящие нотки перешли в шепот, – нашей истории суждено повториться. Сделай с ней то же, что ты сделал со мной. Приведи ее ко мне. Ну же. Нам будет весело, мы точно станем лучшими подружками или даже сестрами, – снова чужой, холодный смех прорвался наружу, – я о ней позабочусь лучше тебя.
Нет. Нет-нет-нет. Я не причиню ей вреда.
Бутылка, которую я все это время продолжал держать в руке, выскользнула и со звоном разбилась на мелкие осколки.
Я резко открыл глаза. Смех набатом продолжал звучать в моей голове. Рядом с креслом валялась целая бутылка, из ее горлышка на пол вытекали остатки эля. Бешеное сердцебиение не спешило униматься, а пальцы накрепко впились в подлокотники.
Сон. Всего лишь сон.
Сначала бессонница, теперь кошмары.
На негнущихся ногах я добрел до комода и рывком открыл ящик. Слишком резко. Содержимое вывалилось на пол. Опустившись на колени, начал рыться среди листков, старых зажигалок, кожаных браслетов и другого мусора, пока не наткнулся на то, что искал. Небольшой пластиковый бутылек. Открыв его, попытался вытряхнуть на ладонь содержимое. Пусто. Вот дерьмо. Я ведь сам спустил все таблетки в канализацию еще в прошлом месяце. Решил, что справлюсь, ведь приступы давно остались в прошлом.
Сжав кулаки, уперся ими в пол, лихорадочно пытаясь придумать, что делать дальше.
Стук в дверь прервал хаотичный поток мыслей.
– Майк, через полчаса выходим, – голос Эмили звучал недовольно. Все еще не отошла от нашего ночного прихода.
– Понял, – крикнул я, стараясь придать тону привычную беззаботность, но тут же сам понял, что провалился. Ответ звучал жалко даже в собственных ушах.
– У тебя все хорошо? Я могу зайти?
– Нет! – крикнул я, поднимаясь с пола, и поспешил добавить: – Я скоро выйду. Все нормально, Эм.
* * *
Несколько часов спустя мы все еще торчали в парке и просматривали отснятый материал, который хотелось отправить в мусор прямо сейчас.
– Переснимаем, – отрезал я и направился к нашим инструментам.
– Чего? – спросил Льюис, друг Эштона, на чью аппаратуру производилась съемка. По словам Эша, его дружок – крутой видеооператор, вот только то, что мы тут изображали под его началом, походило на сценку из детского спектакля и абсолютно не вписывалось в наш
